Ник Уда - [15]

Странно, какие бывают совпадения, но в ту же минуту раздался звонок в квартиру. Натянув джинсы и открыв дверь, я обнаружил там Васю.

— Ну что ты, собрался?

— В смысле?

— Говорю, одевайся, и поехали. Мы уже все готовы. Сеня, привет!

Семен вышел к двери встречать очередных гостей.

— А Гена может ехать? — зачем-то поинтересовался я.

— Да, может. Только ты остался. Давай, бери вещи, и погнали в машину. Весь день придется ехать.

Не прощаясь с примой театра одной актрисы, я выбежал с вещами к автомобилю, в котором и закончил одеваться.

По дороге в Минск я делал вид, что сплю: не хотелось отвечать на вопросы для галочки от таких же уставших попутчиков. Akute создавали в наушниках настроение, при котором хотелось рефлексировать.

«Ну, ты и мразь. Как же быстро ты падаешь. Смог бы ты сделать точно так же с Франческой?»

Не надо было вспоминать Франческу. Она была богиней, я ставил ее на пьедестал, она улыбалась мне.

Прекрасно помню тот момент, когда перестал быть эталоном безэмоциональности. Меня научила этому Франческа — дочка той супружеской пары, что каждое лето приглашала меня в Италию. Мы были сверстниками, только она всегда улыбалась, а я постоянно был серьезен, будто в любой момент ко мне могут подойти с требованием спрогнозировать индекс NASDAQ на ближайший квартал. Мы должны были встретиться, и должны были изменить друг друга.

Франческа научила меня улыбаться, радоваться каждому моменту жизни, не просто замечать детали, а удивляться уникальности каждой из них. Это были ее основные «правила счастья». Она научила меня не спешить, и это касалось не только секса, бывшего у обоих впервые. Я же учил ее скрывать «неправильные» эмоции, вроде недовольства или обиды: был абсолютно уверен, что ей это обязательно когда-нибудь пригодится. Но не пригодилось.

Я приезжал три года подряд и жил в семье Франчески по три летних месяца. Ее родители любили меня: я мог поддержать любую беседу, особенно удачно мне это стало удаваться, когда я выучил итальянский.

В конце третьего года нам обоим уже было по семнадцать лет, и мы всерьез планировали, что будем делать дальше. Я шептал ей на ухо, лежа посреди огромного поля одуванчиков, что увезу ее в Минск, устрою продавщицей в привокзальный универмаг, а сам отучусь на плиточника и буду копить на первый взнос за однокомнатную квартиру на окраине самого серого города Земли. Она заливалась смехом, а я целовал ее в ямочку на щеке. Впереди было много перспектив, но главное, что все они были реальны. Я мог стать кем угодно, хоть мессией, хоть антихристом, лишь бы она была рядом.

В середине августа мне оставалось всего две недели погостить в моей итальянской семье. Время пролетит слишком быстро, это было понятно. Но еще тринадцать дней бесконечной любви оставалось у нас с Франческой.

Почти все отведенное нам время мы собирались провести на одуванчиковом поле. Оно было уникальным хотя бы потому, что эти цветы всходили там круглый год желто-белыми островками из-за разной скорости роста. Это поле было одой вечности жизни. Этот луг никогда не использовали фермеры, вроде как из-за спорности прав разных собственников, тяжба между которыми тянулась еще с Муссолини. Поэтому в желтом море с белой пеной нам никто и никогда не мешал.

Каждое утро Франческа собирала там букет одуванчиков, ставила у окна и будила меня, подставляя свои ямочки на щеке к моим губам. В то утро она не принесла цветов — Франческа подорвалась на мине, не нашедшей себе хозяина со времен Второй мировой войны. Ее жертвой оказалась любовь всей моей небольшой жизни. Как же глупо! Настолько, что мне никто не верил, будто в 2008 году на каком-то поле в Европе (! -подчеркивали они) можно наткнуться на мину.

Я часто представлял себе этот взрыв — он был, безусловно, очень красивым. После него совершенно точно еще час опускались по всей округе белые десантники перезревших одуванчиков. Кому-то смерть, кому-то жизнь.

Я не видел ее тела, не мог. Единственное, что странным образом спаслось — букет желтых одуванчиков, перевязанный самым длинным цветком. Именно его я бросил на закрытый гроб Франчески через несколько дней, и уехал с твердым желанием жить по ее «правилам счастья». У меня это получилось, даже несмотря на то, что через два месяца на первой гололедице под Минском разбились мои родители.

В общем, если вы искали в моей биографии какую-то зацепку, то вы, наверное, ее уже нашли.

Я открыл глаза: все делали вид, что спят, а Гена выбросил окурок в окно.

Глава 9. Январь 2014. -3°

— Когда ты уже бросишь курить?

— А когда ты уже сдохнешь, Макс? — Боря, как всегда, искрометно шутил под дождем. На сухую получалось редко. И не только шутить.

В начале 2014 года самую легкую сессию затмевал пик украинской демонстрации протеста, самой длительной на моей памяти. Озлобленность от усталости превратила относительно мирное противостояние в жестокие столкновения с применением брусчатки, коктейлей Молотова и милицейских спецсредств. Все это меняло мое представление об отношениях народа и власти. И теперь Януковичу впору было идти не на Майдан, а в бункер, что он, кажется, и делал.

Грамотный советник мог бы подсунуть ему одну гениальную идейку: сделать себя козлом отпущения и уйти в отставку. Пришлось бы, конечно, пройти через судебные процессы о коррупции на высшем уровне, которые закончились бы положительно для подсудимого, благодаря коррупции на высшем уровне. Зато он остался бы при своих деньгах, а на откуп толпе и ее лидерам оставил бы страну в стадии экономической разрухи. Через некоторое время при таком раскладе на смену отцам революции потребовались бы те, кто умеет без суеты перекладывать бумажки в высоких кабинетах. А чьи люди купили бы себе эти места? Вот тебе и еще десять лет спокойствия, до следующей революции.