Ницше - [196]

Вот уж где действительно «отрицание культуры как таковой» — собственного Серебряного века, философии жизни, экзистенциализма, «новых философов», всего современного ницшеведения, «Ницше-штудиен», общества по изучению Ницше, международных форумов «Ницше и культура XIX столетия», «Ницше в XX столетии», «Ницше сегодня»…

Но будем последовательны! Точно так же, как мы упростили и опошлили всю мировую культуру, точно так же бесноватый заставлял «служить» себе мировую культуру, выхолащивая ее до познавательного потенциала завсегдатаев пивных. В «трудах» Боймлера, Розенберга, Крикка, д‑ра Геббельса, самого Гитлера мы не найдем ничего такого, чего бы уже не было у Ницше, Шпенглера, Ратцеля, Клагеса, Гартмана, Наумана, Рорбаха, Виннинга, Хабермана, братьев Юнгер. Они брали их идеи и предельно упрощали, выхолащивали их в кличи для масс. Расовая «теория» нацизма превратила отвлеченно-абстрактные рассуждения Брука и Фробениуса о «душе расы» в чистую биологию со всеми характерными признаками племенного скотоводства и вульгарно извращенной евгеники. Гитлер говорил:

На первый взгляд, недочеловек — биологически полностью идентичное человеку создание природы с руками, своего рода мозгом, глазами и ртом. Но это совсем иное, ужасное создание. Это лишь подобие человека, с человекоподобными чертами лица, находящееся в духовном отношении гораздо ниже, чем зверь. В душе этих людей царит жестокий хаос диких необузданных страстей, неограниченное стремление к разрушению, примитивная зависть, самая неприкрытая подлость. Одним словом, недочеловек. Итак, не все то, что имеет человеческий облик, равно. Горе тому, кто забывает об этом.

(Несколько ассоциаций. Первая: так это же наш портрет буржуя, кулака, капиталиста! Вторая: вот что значит паранойя идеи — блажен, кто верует в ту ли, в эту… Третья: бедный Ницше! Каким коротким оказался путь от его благородства до людоедства четырех Г. Четвертая: не таков ли путь многих Великих Идей от высот духа до всеобщего уничтожения?)

Когда слишком далеко забегаешь вперед, растет шанс оказаться далеко позади. Флаке прав: сверхчеловек, на которого Ницше возлагал столько надежд, в фашистском его варианте оказался возвращением к предчеловеку. Тот, кого Ницше видел впереди, стал выходцем из пещер. «Сверхчеловек есть суррогат, идол, схема, но если его наполнить кровью, то на сцене появляется тиран».

Человек не может нести ответственность за то, кто и как распорядится его наследством. Будь так, Достоевского пришлось бы обвинить в озверении человека, что наши, впрочем, и сделали на своем I съезде инженеров человеческих душ…

Максим горький о Фёдоре Достоевском

Достоевскому приписывается роль искателя истины. Если он ее искал — он нашел в зверином, животном начале человека и нашел не для того, чтобы опровергнуть, а чтобы оправдать… Как личность, как «судью мира и людей» его очень легко представить в роли средневекового инквизитора.

Если бы гении продумывали свою мысль до конца со всеми возможными последствиями этой мысли, не было бы ни мыслей, ни гениев.

Никакая философия не может заранее гарантировать свою безобидность или безопасность. Великая идея велика тем, что насыщенна — черпай, кто и что хочет. Приписывать Мавру или Ницше ужасы коммунизма или фашизма — значит не понимать сущности власти. Она может прикрываться философией, но главное орудие тоталитарной власти — кнут.

Нет, Ницше не причастен к фашизму. Национал-социализм имеет иные корни. Его причина не в злокачественном перерождении идей, а в естественном состоянии массы людей — в темной, привыкшей властвовать и подчиняться, ненавидящей и жаждущей власти в глубине своих душ. Трагедия культуры не в гениях-экстремистах, а в почве, что их порождает. Почва эта не чернозем — чернь. До тех пор, пока наши души не очистятся от нее, угроза тирании не исчезнет. Ибо фашизм приходит не из Ницше — из темных глубин нашего существа.

Тоталитаризм может вырасти из любого учения, необходим лишь избыток рвения и недостаток ума. Можно и по-другому: политическое учение, проведенное до логического конца, есть фашизм. Западный либерализм, посаженный в восточную почву, наверняка подтвердил бы не Менделя, а Лысенко. К тому же время — само по себе, почти без вмешательства извне — великий преобразователь идей. Оправданный вчера клич к национальному единству сегодня легко превращается в оправдание шовинизма и ксенофобии, а влетающие в рот жареные рябчики Кокейна — в перманентную, не имеющую решений продовольственную программу.

Между прочим, Ницше восхищался Буркхардтом, а Буркхардт поддерживал шлоссеровское: власть сама по себе есть зло. Да и у самого Ницше находим: «Более сильный далеко не лучший». И еще: «Слишком дорого приходится платить за силу; сила оглупляет».

Кто как не Ницше рисует в «Несвоевременных размышлениях» язвительную картину прусской действительности, бесчувственной ко всему значительному, превозносящей поверхностность и безвкусицу, скрывающей за демонстрируемым энтузиазмом свое безразличие ко всему?

Разве в «Слишком человеческом» не говорится о несовместимости насилия с высокой культурой? А у какого другого моралиста после апостола Петра столь часто фигурирует это атавистическое понятие — совесть?