Ницше - [198]

Ощущая себя реформатором немецкого языка, сравнимым с Лютером, Ницше всегда стремился к преодолению языковых границ — к латинскому периоду, ясности французских лингвистических конструкций, ритмической эйфонии, языковым преобразованиям, расширяющим жизненное пространство речи и углубляющим сознание в сторону бессознательного, невыразимого, несказанного.

Стихия Ницше — метафора, символ, царство Аргуса, напластование смыслов, множественность перспектив: «Видеть для Ницше — это значит видеть многими глазами, усиливать, расширять пределы и возможности видения, полагать мир в бесконечном горизонте конкурирующих перспектив».

Языковая чистота и множество перспектив — характеристики в такой же мере стиля Ницше, в какой — его физической жизни. Отсюда — любовь к Энгадину, горным пейзажам и ясным дням. Сильс-Мария, эйфория горного ландшафта и голубого неба — в такой же мере относятся к земным странствиям Ницше, в какой — к его стилю, ритму, языку.

Свою жизнь и свое творчество Ницше воспринимал как набор высоты, подъем, очищение, небесный огонь.

Стиль Ницше проникнут свойственным ему динамизмом, изобретательством, пафосом порождения…

Пафос порождения проникает повсюду: в фразу, в сочетание слов, в само слово: каждый знак должен быть творящимся, но не сотворенным. Это был общий поток, общее чувство смыслового истончения бытия, его иссякновения. Ницше стоит у основания этой новой эстетики.

Он говорил о себе, что обладает «большим числом всевозможных стилей», и отрицал существование какого-то единственного «стиля в себе». Великий стиль — многостильность, многокрасочность, гибкость.

Ницше воспринимал речь не просто как способ общения, но как жизненный мир. Человек живет в речи, она должна быть аутентичной жизни, длительности, переживанию жизни. Речь — существенная жизненная проблема. Речь ставит определенные границы переживанию жизни, внутренней длительности. Она обобщает. Проблематичность использования речи заключается в необходимости выразить неповторимые и персональные экзистенциальные переживания общеупотребительной речью: «речью, изобретенной для среднего, вульгаризируется говорящий». Речь должна соответствовать экзистенции, прокомментирует М. Хайдеггер, иначе она не будет соответствовать самой жизни.

Одним из первых Ницше поставил проблему сообщения новых идей и переживаний речью, не имеющей соответствующих им слов. Он писал в «Утренней заре» о том, как трудно мыслить о новом, выражать новые мысли старым языком. Полнота бытия — это полнота языка о бытии. Невозможно жить в речи, которая не способна выразить внутреннюю длительность переживающей жизнь экзистенции.

Экзистенциальное осмысливание речи ведет к тому, что локальный мир межсубъективности требует своей речи, речи со своими ударениями и нюансами для того, чтоб сделать возможным разговор. Локальность межсубъективности речи обусловлена экзистенцией беседующих. Сам Ницше пытался не только показать, но и сделать речь своей, расширяя ее описаниями собственных переживаний. Переживания жизни делают возможным реализовать самую жизнь (Бытие), и поэтому значение усовершенствования речи трудно переоценить. Ницше в определенной мере расширил внутренний мир человечества, излагая свои идеи обогащения его речью. Вот как охарактеризовал Томас Манн в статье «Германия и немцы» становление немецкого языка: «Лютер своим блестящим переводом Библии заложил основы литературного немецкого языка, который позже обрел совершенство под пером Гёте и Ницше». Язык Ницше потому велик, что он выразил новый опыт жизни.

Другая экзистенциальная проблема, поставленная Ницше в связи с языком, — проблема коммуникации, межсубъективности. Коммуникация — всегда выбор: говорящий выбирает круг слушателей, общение невозможно без созвучности, сонастроенности, сродства душ.

…Аристократический разум и наклонность, желая высказаться, выбирает себе и своих слушателей; выбирая их, он в то же время отгораживается от «других». Здесь берут свое начало все наиболее утонченные законы стиля: они одновременно держат на расстоянии, они создают расстояние, они запрещают «вход», понимание, как мы уж сказали, — вместе тем открывают уши, сродные нашим ушам.

Увлеченность музыкой, упражнения в стихосложении, внутренняя поэтичность выработали в нем прекрасного стилиста, настоящего артиста языка. Каково бы ни было отношение к содержательной части его философии, даже самые яростные ненавистники вынуждены признать литературные достоинства его текстов, утонченность формы, филигранную стилистическую отделку. Ницше придал музыкальную выразительность немецкому языку.

Его не привлекала философская мысль, лишенная лирического вдохновения. Он стал поэтом, музыкантом и филологом в философии и философом в поэзии, музыке и филологии. «Наука, искусство и философия, — пишет Ницше, — столь тесно переплелись во мне, что мне в любом случае придется однажды родить кентавра».

Большое внимание Ницше уделял суггестивному воздействию слова, выбору языковых форм, пауз, ударений — всего того, что он называл жестами, ритмикой, нюансами, мозаикой слов, их энергией: «Мозаика слов, где каждое слово, звучание его, место, понятие, свою силу выплескивает справа налево и поверх целого; минимум в объеме и числе знаков, при этом достигающий максимума в их энергии, — всё это римское, если хотите мне поверить, благородное par excellence».