Ничто. Остров и демоны - [63]

«О, зачем я говорю все эти глупости!» — с отвращением думала я.

Понс не знал, что и делать. Он испуганно глядел на меня. Уши у него горели, и в элегантном темном костюме он казался очень маленьким. Инстинктивно он с тоской поглядел на далекий силуэт матери.

— Ничего я, Андрея, не заметил, — пробормотал он, — но если ты хочешь уйти… я… не знаю, что сделать, чтобы помешать.

— Прости, Понс, меня за все, что я тут наговорила о твоих гостях, — сказала я после долгого молчания, и мне стало не по себе от собственных слов.

Молча мы прошли в прихожую. Уродство роскошных ваз позволило мне почувствовать себя здесь увереннее и тверже и несколько смягчило овладевшее мной напряжение. Понс вдруг разволновался и на прощанье поцеловал мне руку.

— Не знаю, Андрея, что произошло, но только сначала приехала маркиза… Понимаешь, мама несколько старомодна в этом вопросе. Она очень почитает титулы. Потом моя двоюродная сестра Нурия увела меня в сад. Ну вот, и призналась мне в любви… нет…

Он остановился и проглотил слюну.

Мне стало смешно. Все уже казалось мне смешным.

— Нурия — это та хорошенькая девочка, которая только что нас задела?

— Да. Я не хотел тебе об этом говорить. Никому, понятно, не хотел говорить. В конце концов это было очень отважно так поступить, как она. Она очень привлекательная девочка. У нее множество поклонников. И такие духи…

— Да, конечно.

— Прощай… Так что… Когда же мы встретимся?

И он снова покраснел, потому что ведь на самом деле был еще совсем ребенком. Как и я, он отлично знал, что теперь если мы и встретимся, так только случайно. Может быть, в университете после каникул.

На улице было душно. Я стояла, не зная, что делать, на длинной, полого спускающейся передо мной улице Мунтанер. Небо, без единой тучи, давило и угрожало своей глубокой синевой, оно было почти черное. Нечто ужасающее таилось в классическом великолепии этого неба, расплющенного над немой улицей. Нечто такое, что заставляло ощущать себя маленькой и придавленной космическими силами мирозданья, подобно героям греческой трагедии.

Задыхаясь от этого света, от палящей жажды асфальта и камней, я шла пустынной дорогой, словно по своему жизненному пути. Людские тени скользили где-то рядом, но я не могла их уловить, в каждое мгновение своей жизни я неизменно наталкивалась на одиночество.

Промчалось несколько машин. Прошел в гору битком набитый трамвай. Дорогу мне перерезал огромный проспект Диагональ, с бульваром, пальмами и скамейками. На одной из этих скамеек, совсем отупевшая, в конце концов я и очутилась. Изнуренная, измученная, словно после тяжких трудов.

Мне казалось, что ни к чему спешить, если мы навсегда обречены идти все тем же замкнутым предопределенным нам путем. Одни существа рождаются для радостной жизни, другие — для каждодневного труда, а третьи — только для того, чтобы глядеть на жизнь. У меня была маленькая и подлая роль соглядатая. Мне невозможно выйти из роли. Невозможно отказаться от нее, освободиться. Единственной реальностью в те минуты была для меня безмерная скорбь.

Наползла легкая серая тучка, солнце на мгновенье озарило ее всеми цветами радуги, и вот уж весь мир затрепетал от слез. Мое жаждущее лицо с наслаждением ловило эти слезы. Мои пальцы с яростью осушали их. Я долго плакала, отделенная от всего мира безразличием улицы, и мне стало казаться, что мало-помалу душа моя омылась.

На самом деле мои страдания — страдания разочаровавшейся девочки — не требовали такого оформления. Я быстро прочитала еще одну страницу своей жизни, о ней не стоило больше вспоминать. Несчастия, куда более серьезные, гнездившиеся рядом со мной, оставляли меня тогда до смешного безразличной.

Возвращаясь, я прошла почти вдоль всей улицы Арибау. Так долго я просидела, погрузившись в свои мысли, что небо успело побледнеть. В сумерках улица излучала свою душу освещенными витринами, словно рядами желтых и белых глаз, глядевших из темных впадин. Великое множество всяких запахов, горестей, историй подымалось от мостовой, свешивалось с балконов, высовывалось из подъездов улицы Арибау. Оживленный людской поток, спускаясь с солидно-элегантной Диагонали, сталкивался с неустойчиво-разношерстной волной, поднимавшейся из изменчивого мира Университетской площади. Жизни, характеры, вкусы — все перемешалось на улице Арибау. И я сама — еще одна маленькая песчинка, затерянная в ее сумятице.

Я подходила к своему дому, от которого никакое приглашение на чудесные летние каникулы меня не спасет, я возвращалась со своего первого вечера с танцами, на котором я так и не танцевала. У меня пропал всякий вкус к жизни, хотелось одного — лечь в постель. Сквозь слезы я увидела, как возле нашего подъезда высоко вверху зажегся фонарь, ставший мне родным и близким, как черты дорогого лица.

В это мгновенье я с изумлением увидела, что из моего дома выходит Энина мать. Она тоже увидела меня и подошла. Как всегда, я была глубоко очарована элегантной простотой и мягкостью этой женщины. Она заговорила, и ее голос принес мне целый мир воспоминаний.

— Какое счастье, что я вас встретила, Андрея! — воскликнула она. — Я была у вас и ждала очень долго. Найдется у вас для меня минутка? Вы позволите пригласить вас куда-нибудь поесть мороженого?