Ничто. Остров и демоны - [61]

И вот я ускользнула из дома на улице Арибау, чуть ли не заткнув уши, чтобы не слышать, как терзает рояль Роман.

Мой дядя провел запершись в своей комнате пять дней (по словам Глории, он ни разу не выходил на улицу). В то утро он впервые за все время появился у нас в квартире, пытливо высматривая своими зоркими глазами, нет ли чего новенького. По углам недоставало мебели, преданной Глорией старьевщику. В просветах шуршали растревоженные тараканы.

— Мою мать обкрадываешь! — заорал Роман.

Немедленно на помощь Глории прибежала бабушка.

— Нет, сынок, нет. Это я продала вещи, вещи-то мои. А они мне не нужны, вот я их и продала. Я вправе ими распоряжаться…

Роман улыбнулся, так несообразно было услышать о каких-то правах от этой несчастной старушки, которая готова была умереть с голоду, если еды в доме не хватало, лишь бы побольше осталось другим, или от холода, лишь бы укрыть малыша вторым одеялом.

После обеда он сел за рояль, и я с галереи увидела его в зале. За его головой струился светлый нимб. Роман повернулся и тоже меня увидел — и тоже радостно мне улыбнулся, вопреки всем своим тягостным раздумьям.

— Слишком ты стала хорошенькой, не до моей музыки тебе теперь, верно? Как и все женщины из нашей семьи, ты бежишь из дому…

Он с силой ударил по клавишам, чтобы и они почувствовали сияющий блеск весны. Глаза у него покраснели, как бывает, если много пьют или не спят несколько ночей подряд. Когда он играл, морщины сеткой покрывали его лицо.

И я убежала от него, как делала это и прежде. На улице я вспомнила его любезность. «Как бы там ни было, — подумала я, — Роман умеет заставить людей вокруг себя жить энергичнее. Он ведь и в самом деле знает, что с ними происходит. Он знает, что сегодня я зачарованная».

Вместе с мыслями о Романе, помимо моей воли, пришли мысли и об Эне. Потому что я, которая так хотела, чтобы эти два существа в конце концов все же не познакомились, теперь уже не могла разъять их в своем воображении.

— Ты знаешь, что Эна приходила к Роману в канун Иванова дня, к вечеру? — спросила Глория, искоса на меня поглядывая. — Сама видела, как она мчалась вниз по лестнице, все равно как Гром потом бежал… Точно так, Андрея, ну, словно не в себе она была… Что ты об этом думаешь? С тех пор она не приходила.

Стараясь здесь, на улице, ничего не слышать, я стала смотреть на верхушки деревьев. Листья уже потемнели, стали густо-зелеными, словно из жести. Пылающее небо разбивалось о них.

Среди солнечного блеска я снова превратилась в восемнадцатилетнюю девочку, которая сейчас будет танцевать со своим первым поклонником. Радостному ожиданию удалось совершенно заглушить отзвуки иных событий.

Понс жил в роскошном особняке в конце улицы Мунтанер. У решетки сада, такого цивилизованного, что цветы пахли воском и — цементом, я увидела вереницу машин. Сердце болезненно заколотилось. Я знала, что через несколько минут должна оказаться в веселом, беззаботном мире. В мире, который вращался на мощном денежном основании; представление о его оптимизме мне дали разговоры моих приятелей. На праздник в большое общество я шла впервые, ведь вечера в доме у Эны, на которых я бывала, носили характер скорее интимный, там занимались поэзией и музыкой.

Вспоминаю мраморный подъезд и его приятную прохладу. Мое смущение при виде швейцара, полумрак холла, украшенного растениями и вазами. Сеньору, густо увешанную драгоценностями, и исходивший от нее аромат, который я почувствовала, пожав ей руку, и неопределенный взгляд, брошенный на мои старые, потрескавшиеся туфли, взгляд, который пересекся с другим взглядом — полным отчаяния взглядом Понса, наблюдавшего за нею.

Дама была высокая, величественная. Говорила она со мною, улыбаясь, улыбка словно навеки застыла у нее на губах. Меня тогда ничего не стоило задеть. И в тот миг я сразу же остро почувствовала, как бедно я одета. Мне стало горько; неумеренно взяв Понса под руку, я вошла с ним в зал.

Там было много народу. В небольшой гостиной, смежной с залом, «взрослые» приятно проводили время, предаваясь еде и веселью. Одна тучная дама до сих пор так и стоит у меня перед глазами. Лицо у нее от смеха побагровело, она подносит ко рту пирожное. Не знаю почему, но этот образ неподвижен, он навеки застыл среди непрестанного движения остальных.

Молодежь тоже ела и пила и перебиралась с места на место. Было много хорошеньких девочек. Понс познакомил меня с четырьмя или пятью, сидевшими вместе; он сказал, что это все его двоюродные сестры. Среди них мне было до того неловко, что впору казалось заплакать: уж очень это чувство не походило на то ощущение ослепительной радости, которого я ожидала. От нетерпения и злости мне и захотелось плакать.

Не отваживаясь ни на шаг отойти от Понса, я вдруг с ужасом почувствовала, что он нервничает под лукавыми взглядами разглядывающих нас девичьих глаз. В конце концов моего друга позвали, и с виноватой улыбкой он оставил меня на минутку со своими двоюродными сестрами и с какими-то двумя незнакомыми мне юношами. Я не знала, что сказать. Было совсем не весело. В белом зеркале мое отражение выглядело до невозможного невзрачно среди веселой пестроты окружавших его летних платьев. Совершенно серьезная среди безудержного веселья, я показалась себе даже, пожалуй, смешной.