Ничто не ново — только мы - [36]

Они пожали друг другу руки, пожали руку координатору Николаю и даже, смутившись, обнялись с ним, тот раза четыре переспросил, удобно ли старикам лежать, словно зациклился на этом. И стеклянные крышки задвинулись.

Одиссеи еще кричали что-то, показывали на пальцах, но плексигласовые крышки звук не пропускали, жесты можно было толковать по-разному, так что Николай не понимал ничего, он лишь улыбался обоим вместе и каждому в отдельности, шевелил пальцами поднятой к плечу руки, сжимал пальцы в кулак. Он понимал свой жест примерно так: «Я с вами всегда, я вас не забуду, я верю, что вы осуществите все задуманное. А они, конечно же, не пройдут!» «Они», это значит любые мыслимые и немыслимые враги.

Потом в морозильниках стала снижаться температура, но старики терпели лютый холод изо всех сил, не подавали вида, как им тревожно и страшно, и холодно, и одиноко в своих гробиках…

Наконец, при достижении определенной температуры служительница пустила под плексигласовые колпаки наркотический газ. Муки Одиссеев разом закончились, но еще некоторое время подрагивали их зажмуренные веки, самопроизвольно шевелились губы, словно еще какие-то слова пытались обрести желанную гласность…

В конце концов датчики показали температуру около трех градусов по абсолютной шкале, что означало конец процесса замораживания.

Николай еще проследил, чтобы саркофаги поставили рядышком, чтобы на табличках написали новый текст: «Разбудить за день до возвращения со звезд нашего Третьего». Об этом его просили Одиссеи, как о самом главном.

Но он ведь не мог им обещать, что до двадцать шестого века не произойдет ничего непредвиденного, что их вовремя оживят, что, наконец, не появится какая-нибудь новая идеология, новая этика, мораль, руководствуясь которыми люди из самых идейных и нравственных соображений однажды взорвут «комплекс для хранения замороженных фигур», встретят возвращающихся из бездны мироздания космическими торпедами…

Тревожила ли стариков такая, пусть чисто теоретическая возможность? Наверное. И наверное, они старались о ней не думать, гнали прочь нехорошие мысли.

Координатор покинул «комплекс для хранения замороженных фигур» с чувством явного облегчения. Даже с радостью. Через час он был уже дома со своей Агиделью. Ночью они приняли совместное постановление и сразу, чтобы потом не было всяких экивоков, условились назвать будущего сына Одиссеем. Но родившуюся впоследствии дочь пришлось наречь Пенелопой. Впрочем, это случилось, как и полагается, не сразу, а через девять месяцев.

Следующее же утро Николай посвятил докладу своему начальству об успешном и быстром исполнении деликатного поручения. Его похвалили, выписали премию, года два ставили в пример. Как исполнительного и инициативного сотрудника. Все были рады, что общественная нравственность осталась незамутненной, что от возвращенца избавились легко.

А вот с бетонным столбиком вышла целая эпопея. Сперва все некогда было его вкопать, дело откладывалось со дня на день. Потом Коля вообще охладел к своей идее, она стала казаться ему слишком сентиментальной и какой-то даже бабьей. В общем, он решил нарушить свое обещание, поскольку давал его сам, по собственной инициативе, и столбик старикам Одиссеям был, конечно же, без надобности.

Но когда и бравого координатора в свой срок подкараулила старость, он вспомнил о сентиментальном заблуждении молодости, оно предстало перед ним в каком-то новом свете и заблуждением не показалось. Захотелось вдруг отдать старый долг (Одиссеям ли, себе ли?), вздумалось взять и слетать на заветное место, взять и вкопать столбик.

Но уже был Николай немощным. Агидель давно схоронил, жил на иждивении у взрослой Пенелопы, и та не отпустила старика из дома, сочла его желание стариковской блажью. Ну, не отпустила, и все тут!

Так и помер. А потом внук Аркаша, шарясь в дедовых бумагах, наткнулся на некое подобие завещания, адресованного хоть кому, там же был начерчен планчик. Парень напряг свою молодую психику, ему это ничего не стоило, и сотворил бетонный столбик высотой с метр. Потом сел на гравилет, сработанный под вид спортивного автомобиля, полетел, разыскал нужное место среди зарослей черемухи и «волчьих ягод» и все сделал, как было предписано его любимым дедушкой Колей. Только еще нацарапал на столбике свое имя.

37

Все приборы показывали норму, Одиссей уже должен был осознать себя и выйти из биоприставки, но он почему-то мешкал. И тогда компьютер, наверное, чтобы слегка взбодрить, тихонечко стукнул его током.

Исследователь иномиров выскочил из биоприставки пулей, что, конечно, было полезным для всех его систем, они сразу активно зафункционировали, вошли в хороший режим, притираясь друг к дружке и обкатываясь.

Одиссей прилип к толстому стеклу иллюминатора, на котором еще, кажется, хранились отпечатки понтейских лиц, а за иллюминатором сиял огромный голубой диск, который ни с чем нельзя было спутать. Глаза мгновенно отыскали точку посреди Евразии, и показалось даже, что еще чуть-чуть, еще усилие, и станут различимы невооруженным глазом мельчайшие детали земной поверхности: лесные речки, отдельные деревья, дома, люди…