Ничей современник. Четыре круга Достоевского - [45]

Итак, вот пять начальных абзацев первой главы январского выпуска «Дневника писателя» за 1876 г.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

I. Вместо предисловия

О Большой и Малой Медведицах,

о молитве великого Гёте и вообще о дурных привычках

…Хлестаков, по крайней мере, врал-врал у городничего, но всё же капельку боялся, что вот его возьмут, да и вытолкают из гостиной. Современные Хлестаковы ничего не боятся и врут с полным спокойствием.

Нынче все с полным спокойствием. Спокойны и, может быть, даже счастливы. Вряд ли кто даёт себе отчет, всякий действует «просто», а это уже полное счастье. Нынче, как и прежде, все проедены самолюбием, но прежнее самолюбие входило робко, оглядывалось лихорадочно, вглядывалось в физиономию: «Так ли я вошёл? Так ли я сказал?» Нынче же всякий и прежде всего уверен, входя куда-нибудь, что всё принадлежит ему одному. Если же не ему, то он даже и не сердится, а мигом решает дело; не слыхали ли вы про такие записочки:

«Милый папаша, мне двадцать три года, а я еще ничего не сделал; убежденный, что из меня ничего не выйдет, я решился покончить с жизнью…»

И застреливается. Но тут хоть что-нибудь да понятно: «Для чего-де и жить, как не для гордости?» А другой посмотрит, походит и застрелится молча, единственно из-за того, что у него нет денег, чтобы нанять любовницу. Это уже полное свинство.

Уверяют печатно, что это у них от того, что они много думают. «Думает-думает про себя, да вдруг где-нибудь и вынырнет, и именно там, где наметил». Я убеждён, напротив, что он вовсе ничего не думает, что он решительно не в силах составить понятие, до дикости неразвит, и если чего захочет, то утробно, а не сознательно; просто полное свинство, и вовсе тут нет ничего либерального[307].

Уже сам заголовок этой главы заслуживает внимания. Он не только не вводит в содержание последующего текста, а наоборот, «прикрывает» его. Обычное «Вместо предисловия» расширено и включает в себя понятия из различных образных рядов[308].

«Большая и Малая Медведица» и «Молитва великого Гёте» в контексте заголовка не имеют никакой видимой связи. Пояснение этой связи ожидается в последующем тексте. Кроме того, сближение названий небесных созвездий с именем автора «Страданий юного Вертера» таит в себе некий иронический подтекст. Окончание заголовка («и вообще о дурных привычках»), будучи алогичным и неожиданным, непредсказуемым, ещё более усиливает эту ироничность.

Читатель, таким образом, настраивается на определённый лад. Он уже подготовлен к восприятию последующего текста в ключе заголовка.

Первая фраза строится как продолжение авторского монолога. Его начало как бы вынесено за пределы текста, который тем самым предстаёт как часть более значимого целого. Отточие перед первой фразой сигнализирует об отрыве текста от предтекста, и в то же время – об искусственности, преднамеренности такого отрыва.

Первым же словом («Хлестаков») вводится имя собственное, обладающее нарицательным значением. Таким образом, устанавливается связь с определённой литературной традицией, а кроме того, в памяти читателя активизируется весь пласт художественных и психологических представлений, связанных с именем гоголевского персонажа.

Вторая фраза переводит значение «Хлестаков» на иной эмоциональный уровень. «Современные Хлестаковы», сохраняя большинство признаков классического героя, принимают на себя дополнительную смысловую нагрузку: они – «ничего не боятся и врут с полным спокойствием».

«Полное спокойствие» выступает в известной мере как контроверза по отношению к традиционному образу. «Современные Хлестаковы» – это уже несколько отличная от «Хлестакова» образная структура, это – новая упорядоченность, являющаяся одновременно «монстром», ибо она включает в себя элементы далеко отстоящих друг от друга образных рядов.

Первая фраза второго абзаца – новый уровень обобщения («Нынче все с полным спокойствием»). Таким образом, в двух первых абзацах возникает семантическая триада, построенная по принципу усиления: «Хлестаков» – «современные Хлестаковы» – «все».

«Все» включают в себя трансформированного «Хлестакова» и в этой системе приравнены к «современным Хлестаковым» с их доминирующей чертой «полного спокойствия», однако с сохранением первоначального буффонадно-опереточного, комедийного значения[309].

Далее следует ироническое уподобление «полного спокойствия» – «cчастью», которое в свою очередь отождествляется с простым образом действий («всякий действует “просто”, а это уже полное счастье»[310]). Казалось бы, «счастье» состоит в отсутствии рефлексии, в торжестве целостного (не «несчастного», не разорванного) сознания. Но, во-первых, весь текст уже озвучен возникшим в самом начале мотивом «хлестаковщины», а во-вторых, отсутствие рефлексии при сохранении крайней степени самолюбия («нынче, как и прежде, все проедены самолюбием») оборачивается духовной инертностью; «полное спокойствие» – равнодушием и нравственным индифферентизмом.

«Счастливое» сознание выступает, таким образом, в качестве суррогата целостного, это – мнимо счастливое сознание, фикция. Его спокойствие базируется на самозамыкании и самоизоляции. Поэтому первое же серьезное столкновение с действительностью обращает его от «полного спокойствия» к полной растерянности и в конечном счёте приводит к краху («Если же не ему, то он даже и не сердится, а мигом решает дело…»).