Ничего кроме правды. Нюрнбергский процесс. Воспоминания переводчика - [8]

Подробно описывать общий вид зала суда нет никакой необходимости, так как это уже сделано многими авторами. Кроме того, этот зал запечатлен на кинопленках и многочисленных фотографиях, которые во время процесса публиковались в журналах и газетах всего мира, да и сейчас еще изредка появляются в мировой прессе. Один мой знакомый, вернувшись в свое время из туристической поездки в ФРГ, рассказал, что зал заседаний суда показывают туристам как одну из достопримечательностей Нюрнберга. И я в душе позавидовала туристам — так мне захотелось еще раз прикоснуться к моей молодости.

Зал небольшой, стены его облицованы дубовыми панелями и местами украшены темно-зеленым мрамором. На полу — заглушающий шаги ковер, окна наглухо зашторены тяжелыми портьерами, скрытые светильники освещают помещение рассеянным светом, так что зал кажется полностью изолированным от внешнего мира.

Черные мантии шести американских, английских и французских судей (двое советских судей — в военной форме), черные и лиловые мантии защитников (только защитник Редера в военно-морском мундире), неподвижный ряд солдат военной полиции США в белых касках, белых поясах и белых перчатках позади двух длинных скамей для подсудимых — всё это подчеркивает торжественность и в то же время суровость царящей в зале атмосферы, создаваемой не только внешним оформлением, но, в первую очередь, напряженно работающими здесь людьми.

Члены Международного военного трибунала, созданного четырьмя союзными державами для справедливого суда и сурового наказания главных нацистских военных преступников, и все участники процесса осознавали главное — историческую значимость процесса и важность возложенной на каждого из них миссии независимо от той роли, которая была ему лично отведена на арене международного правосудия.

Работа была действительно очень тяжелой. Она требовала ото всех без исключения предельного напряжения душевных и физических сил. Ведь речь шла не только о наказании преступников, но и о патологоанатомическом вскрытии нацистской идеологии и политики, для того чтобы их суть была ясна современникам и последующим поколениям.

Почти каждый день судебного разбирательства был ожесточенной битвой, в которой упорно противостояли друг другу представители обвинения и защиты — последней линии обороны подсудимых, как её метко назвали известные советские художники-карикатуристы Кукрыниксы. Оружием и той и другой стороны были документальные и вещественные доказательства, письменные и устные показания свидетелей и, наконец, показания самих подсудимых.

Обращенные к Международному военному трибуналу слова главного обвинителя от США Роберта Джексона о том, что доказательства обвинения будут ужасающими и что они лишат Трибунал сна, полностью оправдались. Представленные обвинением документы действительно ужасали, а показания свидетелей часто приводили присутствующих в оцепенение.

Нередко участники процесса наблюдали ни с чем не сравнимую схватку умов, требовавшую блестящего ораторского искусства, в которой с особой яркостью проявлялась сила слова. Одолеть эту силу противнику порой не удавалось вовсе или удавалось с большим трудом.

За последней битвой второй мировой войны с неусыпным вниманием следил высокий суд, который не давал ее участникам нарушить зафиксированные в Уставе Трибунала процессуальные нормы правосудия, что ни в коей мере не приводило к ущемлению прав защитников и подсудимых. Им была дана полная свобода высказывать и защищать свои позиции по всем разделам обвинительного заключения и по всем вопросам, возникавшим в ходе судебного разбирательства. И адвокаты, которые взяли на себя трудную задачу защиты нацистов, совершивших тягчайшие преступления, не «преминули воспользоваться предоставленной им возможностью и, не щадя живота своего, пытались если не оправдать, то по крайней мере смягчить вину своих подзащитных.

Навсегда запомнились два постулата, часто повторявшиеся защитой: «Победителей не судят» и «Nullum crimen sine lege» — «Нет преступления вне закона».

В этом кипении человеческих страстей спокойствие удавалось сохранять только судьям, которые лишь в редких случаях не могли скрыть своего волнения. Нам неведомо, например, какие воспоминания и сравнения возникали у генерал-майора юстиции члена Международного трибунала от СССР Ионы Тимофеевича Никитченко, еще в 1918 году бывшего председателем военного трибунала и с тех пор ни добровольно, ни принудительно не покидавшего юридического поприща. Неужели в зале суда в Нюрнберге он ни разу не вспомнил о жертвах своей юридической деятельности, которых за эти без малого 30 лет было предостаточно?

Но непроницаемые советские судьи, просидевшие весь процесс с каменными, ничего не выражающими лицами, по моим наблюдениям, не на шутку взволновались дважды: в первый раз, когда на заседании суда речь зашла о дополнительных секретных протоколах к советско-германским договорам от 23 августа и 28 сентября 1939 года, и во второй раз, когда рассматривался вопрос о расстреле польских офицеров в Катыни.

Думаю, что о секретных протоколах наши высокие судьи, как и мы, простые смертные, впервые узнали на суде. Что же касается Катынского расстрела, то полагаю, что им были слишком хорошо известны советские методы физического уничтожения людей, более того — находясь на ответственных постах в юридическом аппарате Советского Союза, они просто не могли не принимать участия в кровавых деяниях большевистской власти.