Ничего кроме правды. Нюрнбергский процесс. Воспоминания переводчика - [6]

В результате мне пришлось самостоятельно искать дорогу к выходу. Эта, на первый взгляд, простая задача оказалась мне не по плечу. Выйдя из рабочей комнаты, я не обнаружила никаких указателей и пошла наугад по бесконечным коридорам, переходам и лестницам. Все мои попытки найти выход из лабиринта оказались безуспешными, а кругом не было ни души. Чувствуя, что заблудилась, я ускорила шаг. Мысль о том, что автобус уедет без меня и что я в чужом городе без денег и без точного адреса вряд ли доберусь к ночи до моего нового пристанища, а, может статься, и вообще не доберусь, повергла меня в уныние.

И вот я, еще так недавно фронтовой разведчик, потеряла ориентировку и уже не шла, а бежала по какому-то длинному переходу, в котором не было ни окон, ни дверей, но ощущалась какая-то особенная прохлада, что позволяло мне надеяться на приближение к выходу, а значит, и к автобусу.

В конце перехода была дверь без таблички, я толкнула ее и… В тот же миг я оказалась во власти двух здоровенных солдат, представителей американской военной полиции — military police, или сокращенно МР (эм-пи). Они, не говоря ни слова, подхватили меня под руки, куда-то повели и втолкнули в комнату с зарешеченным окном.

Меня арестовали, заперли! Я в тюрьме. Эта мысль мгновенно пронзила меня и лишила дара речи. Сомнений быть не могло. Хорошо знакомые мне по Бутырской тюрьме, куда я ходила на свидания с отцом, тюремные окна во всех странах похожи друг на друга. Их главная примета — решетка.

Откуда-то изнутри подползло к горлу всепоглощающее чувство страха, оно душило меня, и в голову стали приходить пугающие мысли. Что скажет американское тюремное начальство? Как объяснить ему, да к тому же на доступном мне «англо-немецком» языке, мое появление в здании тюрьмы, куда во все времена и во всем мире вход без особого разрешения строго воспрещен?

Но еще страшнее казалась другая опасность, грозившая не только мне, но и моим близким в Москве, опасность, которую можно назвать одним понятным каждому советскому человеку того времени коротким словом — «ГУЛАГ».

Эта опасность была вполне реальной, ибо в моем случае речь шла о «тайной», не предусмотренной советскими спецслужбами встрече с иностранцами. Да к тому же еще на территории тюрьмы, в которой содержались главные нацистские преступники. Для советского следователя 40-х годов состав преступления был налицо и не требовал никаких дополнительных доказательств. Оставалось только назвать меня агентом американской или даже нацистской разведки, корни которой, несомненно, сохранились в американской зоне оккупации.

Такое развитие событий казалось мне неизбежным. Более того, миллионы моих сограждан могли бы подтвердить реальность этих опасений и отсутствие в них бредового начала. Я сидела на стуле пусть еще не в камере, но в тюремной комнате и не переставала задавать себе самой один и тот же вопрос: «Какого черта я, дочь добрых, честных и бесконечно любимых мною «врагов народа» поехала в этот треклятый Нюрнберг?». И тут же сама отвечала на него: мне был дан приказ, и не какой-нибудь штабной крысой, а заместителем самого Берии генералом Серовым.

В таких мрачных раздумьях я провела, наверное, всего несколько минут, которые показались мне вечностью. Внезапно дверь распахнулась и в сопровождении американского офицера и двух уже знакомых мне «эм-пи» в комнату вошел, нет, скорее ворвался наш переводчик Костя.

«Наконец-то я нашел тебя!» — были его первые слова, которые мы потом так часто повторяли друг другу. Оказывается, мои новые коллеги заметили мое отсутствие, подняли тревогу и срочно отрядили Константина на поиски пропавшей переводчицы, а сами остались терпеливо ждать нас в автобусе.

Все мои страхи оказались напрасными. На этот раз пронесло! Более того, у этой истории был счастливый конец, что не так уж часто случается в стенах тюрем. Костя нашел там не только заблудившуюся переводчицу, но и свою будущую жену. А я — интересного и умного спутника жизни на долгие годы!

Пропуска

«Тише едешь — дальше будешь», — говорят мои соотечественники. «Eile mit Weile!» — принято говорить у немцев. Мысленно я уже во Дворце юстиции, но все еще не в зале заседаний Международного военного трибунала. Об этом будет особый разговор. И он обязательно состоится. Залогом тому служат два пропуска, которые я достаю из большой кожаной сумки, где вот уже 50 лет хранятся вещественные свидетельства моего пребывания в Нюрнберге.

Пропуска — это две картонные карточки. Одна — голубая с фотографией в правом углу, с которой сосредоточенно и серьезно смотрит на меня молоденькая девушка с черной грифельной доской на груди. На доске мелом, печатными буквами латинского алфавита начертаны мои имя и фамилия. Это документ, дающий его владельцу право на вход во Дворец юстиции.

Другая карточка — коричневого цвета, без фотографии, но со строгим предупреждением на обороте, напечатанным на четырех языках. Предупреждение гласит: «Владелец этого пропуска имеет доступ в запретную зону и в помещение суда. Пропуск может быть отобран или временно изъят за нарушение каких-либо правил, установленных Международным военным трибуналом, как ныне действующих, так и изданных впоследствии».