Ни горя, ни забвенья... (No habra mas penas ni olvido) - [10]

— А чем бомбить станешь?

— Дерьмом. Я их в дерьме утоплю.

— У-у-ух! — вскрикнул Хуан, хлопая по плечу друга.

— Не проколи только камеры в велосипеде, — проворчал Сервиньо и пошел под навес.

Вернулся он с лопатой и десятком мешочков из парусины. Погрузив все это в самолет, Сервиньо залез в кабину, запустил двигатель и, прогрев его немного, подрулил на «Бычке» к краю поля. Разбег и взлет много времени не потребовали. Сервиньо был уверен, что владелец свинофермы Родригес не только скажет ему спасибо за то, что он бесплатно вычистил его свинарник, но еще даст в долг двадцать литров бензина. Держась правой рукой за рычаг управления, Сервиньо пошарил левой под сиденьем в надежде найти бутылку. Но к сожалению, ее там не оказалось — видимо, прихватил Хуан.

— Пьянчуга! — в сердцах выругался он и резким движением прикрыл окошко, через которое со свистом врывался поток воздуха.

Интендант, добравшись до банка, тотчас же принял душ. Суприно вручил ему свой костюм, сорочку и белые трусики. Гульельмини, позволив Рейнальдо перевязать ему рану на щиколотке, переоделся во все чистое и сел около стола. Парень с тоненькими усиками и желтой повязкой на правом рукаве рубашки подавал кофе, когда в кабинете появился Гусман. Рука у него была завернута в платок и подвешена х шее. На повязке выступили темные пятна крови.

— Прибыли корреспонденты. Делают снимки на улицах, Один из них хочет взять интервью у Игнасио в муниципалитете.

— Взять их под охрану полиции. К месту события не пускать. Фотоаппараты пусть оставят здесь. Я сам проведу пресс-конференцию.

— Я сообщу комиссару полиции, — сказал Гусман.

— А где он?

— Не знаю, Разве он не с вами был?

— Нет. Тогда скажите младшему офицеру Росси, чтобы ребята в штатском взяли муниципалитет в плотное кольцо и никого не подпускали бы.

Гусман ушел. Гульельмини закурил сигарету и, оглядывая помещение, произнес:

— Они знают, как писать. Коммунисты, оружие, бомбы в доме Всеобщей конфедерации труда, стреляли в мое авто, покушение на меня, я остался невредим только потому, что есть бог на земле. Вот и все. Говорить буду я.

Через пять минут в зал вошли корреспонденты. Поднимаясь с кресла для приветствия, интендант почувствовал, что брюки Суприно ему тесны.

— Ну, ребята, как дела?

Четверо вошедших ответили, что все хорошо. Парень с усиками подал кафе. Трое журналистов вытащили авторучки и блокноты, приготовившись записывать, четвертый включил магнитофон.

Гульельмини, кратко обрисовав положение, с любезным видом обратился к присутствующим:

— Спрашивайте обо всем, о чем хотите. Вы же меня давно знаете. Я тоже был журналистом.

— Считаете ли вы, что правительство вмешается в дела муниципалитета Тандиля?

— Нет, — ответил интендант. — Правительство провинции, с которым мы едины в деле защиты доктрины хустисиализма, знает, что мы ведем борьбу с международной мафией, которую в Колония-Веле возглавил алькальд и которую поддерживает молодежь, называющая себя перонистской.

— Вы полагаете, что со стороны полиции необходимы такие крутые меры? — задал следующий вопрос один из журналистов.

— Нет, сеньор, полиция никаких крутых мер не принимала. Это марксисты напали на силы порядка. Нам даже известно, что Игнасио Фуэнтес застрелил беднягу садовника за то, что тот отказался выступить против власти, которую он считал законной и перонистской.

— И это могло бы стать причиной для вмешательства армейских подразделений? — спросил репортер, записывавший пресс-конференцию на магнитофонную ленту.

— Нет, сеньор. Армия подчинена правительству народа, и к ней обратятся только в случае беспорядков крупного масштаба. А сейчас в этом нет необходимости. Марксисты составляют мизерное меньшинство. Полиция и сотрудничающие с ней граждане сегодня же вечером заставят местную власть уважать закон.

— А откуда это запах ДДТ? — последовал новый вопрос одного из корреспондентов.

— У нас в грузовике лежал бак с эмульсией, он и взорвался.

— ДДТ не взрывается, — возразил журналист.

— А на этот раз взорвался, — ответил Гульельмини. — Что ж, теперь вы можете возвращаться в Тандиль. Завтра я пришлю вам подробное коммюнике для прессы.

— Я немного задержусь, — заявил репортер, — прелестный материалец.

Растерявшийся Гульельмини поднял на корреспондента взгляд:

— Очень хорошо. Но к месту события не ездить. Не хватало мне еще, чтобы и среди журналистов оказались раненые. Я здесь за все несу ответственность.

— Последний вопрос, — опять обратился записывавший беседу на магнитофонную ленту. — Кто эти вооруженные люди, которых мы видели на улицах?

— Я уже сказал. Это истинные перонисты, по зову сердца присоединившиеся к силам порядка. Рабочие, которые готовы отдать жизнь, защищая народ и своего лидера.

— Ясно, — ответил журналист и, посмотрев на желтую повязку на рукаве подававшего кофе, продолжал: — Могу я поговорить с супругой Фуэнтеса или с женой Матео Гуаставиано?

— Они изолированы.

— А с женой садовника?

— Он был вдовцом. Мир праху его.

II

С любовью или ненавистью, но всегда неистово.

Чеваре Павезе

Опустилась ночь, душная и мглистая. Какой-то особый запах в воздухе, густо замешанный на тяжелом смраде от перегревшегося за день асфальта, предвещал дождь.