Ни бог, ни царь и не герой - [4]

— В саду только.

— Это где у него оранжерея?

— Да.

— Оранжерея и дом огромный, и сад, и конюшня — богато живет ваш управляющий. А кто из его семьи работает?

— Да он один.

— Как же так выходит?! Почему же это он один получает во много раз больше, чем вы трое?!

— Так ведь он ученый, а мы неграмотные. Да тятя еще сильно пьет.

— Почему же твой отец и ты неграмотны? Вы, может, не хотели учиться?

— Так на что же учиться? Денег-то нет у нас, а без денег не выучишься.

— Вот видишь! И батька твой, наверно, не с радости пьет. А знаешь, почему все это так получается? Почему одни словно сыр в масле катаются, бездельничают, а другие, как ты, как твой отец, вот как они, — он указал на своих гостей, — как все рабочие, изнемогают от тяжкого труда, а едят один черный хлеб да щи, и то не досыта? Потому что ни тебе, ни отцу, ни другим мастеровым людям не отдают все заработанные деньги. Большую часть этих денег прикарманивает хозяин. Он пользуется тем, что завод — его, машины, печи — все его. Что хочет, то и делает. Тебе не правится — вон на улицу, и подыхай с голода.

— Что же делать-то?

— Что делать? Нужно сделать так, чтобы все рабочие поняли, в чем неправильность такой жизни, чтобы они объединились все вместе и отобрали у богачей заводы, — все должно принадлежать тем, кто трудится. Надо отобрать у богачей, у царя власть. Тогда можно будет сделать так, чтобы все люди жили счастливо. Это очень трудно. Много понадобится сил, много потребуется жертв. Ведь против нас и армия, и полиция, и царь, и богачи по всей России. Но мы все равно победим, потому что мы правы.

Долго еще беседовал со мной в тот памятный вечер доктор Модестов.

Когда я возвращался домой, у меня кружилась голова от новых, незнакомых, удивительных мыслей. Далеко не все стало мне тогда понятным. Неужели это правда, что я, Ваня Мызгин, один из тех, чье имя рабочий класс, чья сила и воля должны принести счастье всем людям на земле?! «Есть такая песня — «Интернационал», — вспоминал я слова доктора. — Это гимн рабочих всех стран. В нем поется: «Никто не даст нам избавленья — ни бог, ни царь и не герой. Добьемся мы освобожденья своею собственной рукой…»

Своею рукой!..

Я остановился и внимательно посмотрел на свои ладони — большие, заскорузлые, мозолистые. И мне показалось, что я вижу их впервые, словно открылось в них что-то такое, чего ни вчера, ни позавчера не было. И вдруг я ощутил в своих руках огромную, могущественную силу, которой подвластен весь мир!..

Так я вошел в социал-демократический кружок. Мы собирались, беседовали, читали книжки, в которых объяснялось, отчего несправедливо все устроено в жизни и как надо все переделать. Понемногу я начинал понимать это лучше и лучше.

Постепенно члены кружка стали относиться ко мне все с большим доверием. Вскоре поручили распространить листовки.

— Смотри, Ваня, если тебе не повезет и ты когда-нибудь попадешь в лапы к полицейским, — держись крепко, — говорили мне. — Хоть станут тебя бить, мучить — держись, не выдавай товарищей. Никогда не забывай, что нет таких испытаний, которые нельзя было бы вынести за нашу великую идею.

Так прошли лето, осень. Наступила зима. На одном из собраний нашего кружка я увидел молодого инженера Малоземова, недавно прибывшего на Симский завод. После собрания Модестов попросил Малоземова и меня задержаться.

— В кирпичном цехе много молодых рабочих, — сказал доктор, — а своих людей у нас там нет. Надо устроить так, чтобы Ванюшу надзиратель на раскомандировке назначил в кирпичный цех. Пусть он там поработает, заведет связи.

Вскоре я работал уже в кирпичном цехе. В нем выделывали огнеупорный кирпич для доменных и мартеновских цехов трех заводов, принадлежавших нашему хозяину. Среди рабочих было очень много женщин — для них этот адский труд был особенно невыносим. Огнеупорная глина мокла в огромных ларях. Две женщины должны были накидать на пол пудов шестьдесят этой сырой глины, разровнять ее нетолстым слоем, добавить, сколько полагается, мелкодробленого кремня, а потом целый день босыми ногами месить ледяное тесто, пока оно не превратится в однородную массу. Затем женщины просеивали ситами мелкий бус, в этой пыли катали комку до размера кирпича и складывали ее возле формовщика. Наконец в обязанность женщин входило натаскать в ларь мерзлой глины и залить ее водой. И за весь этот нечеловеческий труд работница получала в день двадцать копеек.

Мастер — отвратительный мерзавец, вымогатель и насильник — требовал от рабочих взятки, заставлял женщин работать на него дома и в поле. Многих работниц он принуждал к сожительству.

Однажды мастер потребовал у меня часть получки. Я наотрез отказал. Тогда он велел прийти к нему домой пилить дрова. Я не пошел. И вот в декабре, когда я уже приноровился и делал качественный фасонный кирпич, мастер забраковал у меня три тысячи штук и даже развалил некоторые мои штабеля. Я показал мой кирпич старым опытным рабочим, мастерам из соседних кирпичных цехов, сам поглядел кирпич у соседей и убедился, что моя продукция ничуть не хуже, чем у других. Несколько дней я не мог думать ни о чем, как только о мести подлецу мастеру. Наконец подкараулил его в темном коридоре меж кирпичных штабелей и сверху бахнул по голове половинкой кирпича. Он только охнул и мешком свалился наземь.