Только сейчас Тодору стало все ясно. Только сейчас он увидел, как далеко зашла опека Ильи, и впал в отчаяние.
Его опекун не ограничится лавкой, он перенесет свой надзор на дом, на семью. Будет приказывать ему, что есть, а жене, что носить. И пусть бы он был ему тестем, дядей или каким-нибудь другим родственником, ну, что поделаешь, пришлось бы терпеть, но ведь он ему не родственник, вообще – никто. Почему же он должен терпеть? Что делать ему, грешному, куда деваться? Прогнать его нельзя, все равно назад придет, а терпеть тоже нельзя.
Наконец он придумал и однажды сказал как бы мимоходом:
– А что, господин Джурджевич, если бы я перенес свою лавку, ну, скажем, на Дорчол или к «Славии», вы бы и туда так же регулярно приходили?
– Не смей и думать об этом!
– Я не думаю об этом, я только спрашиваю.
– Я привык к этому месту и не тронусь отсюда никуда, – решительно ответил Илья.
И вот после этого ответа ради счастья в будущем браке Тодор решился на большой шаг. Он передал сбою лавку другому на очень выгодных условиях и, только закончив все дела по передаче, сообщил об этом Илье.
У того на глазах выступили слезы.
– Ты почему это делаешь? – спросил он с грустью.
– Да так, я взял лавку у «Славии»; для меня там удобней.
Господин Джурджевич глубоко вздохнул и после долгих размышлений спросил:
– А меня ты тоже передал ему?
– Кому?
– Тому, кто взял твою лавку.
– Да, я ему сказал.
– Скажи ему, скажи, что я должен бывать здесь. Я ему совсем не буду мешать, помогу, как сумею, буду ему другом, каким был тебе. Скажи ему об этом откровенно!
* * *
И действительно, Тодор передал лавку вместе с господином Джурджевичем. Тот еще до сих пор сидит на своем стуле. Новый хозяин проклинает Тодора и жалуется всем, что его надули, а Тодор, освободившись от опеки, спокойно торгует в лавке у «Славии» и счастливо живет со своей женой.
