У него отобрали колокольчик! Говорят, господина уездного начальника рассердило, что Петроний Евремович каждую минуту звонит. Говорят также, что господин начальник при этом заметил:
– Ну, сударь мой, если у него, у практиканта, есть звонок, то мне, начальнику уезда, целую колокольню на столе заводить надо!
Петроний неправильно понял господина начальника Когда у него отобрали колокольчик, он подумал, что этот колокольчик понадобился кому-нибудь из начальства. А раз это нужно начальству, практикант спрятался, как черепаха, в панцирь своей покорности и замолчал. Он думал, что будет откладывать понемногу из своего жалованья и сам себе купит колокольчик. Но господин начальник, «в принципе» запретивший ему звонить, сказал:
– Вы можете, если хотите, купить себе хоть бубенчики, но отнесите их домой и звоните, сколько душе угодно: в канцелярии могут звонить только начальник и писарь!
* * *
А когда-то Петроний Евремович трезвонил вовсю. Это было в то время, когда у него была еще пышная шевелюра. Тогда он носил пробор на голове, тесные, лихо поскрипывавшие ботинки, пеструю рубашку с развевающимся галстуком и зеркальце в кармане. Тогда он бывал распорядителем танцев на вечеринках, пел в хоре, фотографировался в разных позах, носил розу в петлице пальто и объяснялся в любви направо и налево. Ах, молодость, молодость, а теперь от всего этого остались только приятные воспоминания да огромные мозоли на ногах.
Нынешний Петроний Евремович – совсем другой человек. Теперь Петроний Евремович – вечный практикант, с подстриженными усами, в бесформенных ботинках и в пальто цвета багряно-желтого листа акации, с гладкой лысиной, которую он заботливо прикрывает остатками волос с затылка. У этого-то Петрония Евремовича господин начальник и отобрал колокольчик.
Но дело не в колокольчике; колокольчик, можно сказать, мелочь; но господин начальник вообще относится к нему не как к старому чиновнику: другим практикантам, например, разрешается курить в канцелярии, а Петронию – нет, потому что, как говорят, у него привычка плевать во время курения, и он устраивает вокруг себя целое озеро. Однажды какой-то практикант громко пел в канцелярии, и ему это как-то сошло с рук; а Петрония, который только было хотел «со смаком» чихнуть и затянуть стариковское «а!..», столь гармонично сливающееся с чиханием, как начальник выгнал его из канцелярии, оборвав на самой высокой ноте и бросив вслед, что «в будущем, когда ему захочется чихнуть, пусть выходит на улицу».
– Ясно вам? – еще строже добавил начальник.
– Ясно! – ответил Петроний.
Да разве только уездный начальник допекал Петрония!
Но Петроний терпеливо сносил все издевательства и обиды. В уездной канцелярии, где работал Петроний, было еще два практиканта, которые, по сравнению с Петронием, не заслуживали этого звания и могли бы называться просто «перогрызы». Один из них – бывший актер какого-то бродячего театра, а другой – разжалованный капрал. Они так сели ему на шею со своими глупостями, что уже не было никакого терпения выносить все это. Они смеялись Петронию в лицо и подстраивали ему всякие каверзы. Воткнут, например, ему в стул иголку, ни в чем не повинный Петроний сядет на нее и издаст такой душераздирающий вопль, что все жандармы сбегутся. Или спрячут документы, или будто бы нечаянно зальют чернилами бумагу, на переписку которой он истратил столько труда, или пристроят громоздкую папку с бумагами на край шкафа над его головой, и только Петроний прислонится к шкафу, как папка срывается и с грохотом валит практиканта на пол. Однажды они вымазали его сажей, когда он по слабости человеческой немного вздремнул после обеда, а потом пустили его в таком виде снимать дознание с одной молодой вдовушки; в другой раз они будто бы нечаянно заперли его во время перерыва в канцелярии и унесли ключ с собою, а Петроний остался без обеда.
Но все это Петроний терпеливо сносил, он только пожимал плечами, а иногда даже и сам смеялся. Одно только постоянно грызло и мучило его: двадцать один год прослужил он в практикантах, а указа о производстве его в штатные чиновники все не было и не было. А у него было одно-единственное желание в жизни: получить чин и гордо пройти по городку, здороваясь со всеми встречными:
– Здравствуй, газда[1] Миялко, как дела? Доброе утро, газда Трифун, как поживаешь?
А газда Миялко, газда Трифун и все остальные чтобы ему отвечали:
– Слава богу, господин Петроний, а как вы? Поздравляем, поздравляем!
Вот и все, о чем мечтал Петроний Евремович. После этого он мог прийти с базара домой и… умереть. Так умереть ему было совсем не жалко. Однако все мечты его были напрасны.
* * *
И вот чем можно объяснить такую судьбу Петрония Евремовича.
Прежде всего. Петроний Евремович был тринадцатым ребенком у своей матери. Оно, конечно, не всегда счастье быть и первым ребенком, но быть тринадцатым – это значит наверняка быть лишним. Мать его проклинала, и, хотя все другие дети умерли, в семье его никогда не любили. С тех пор он всегда чувствовал, что его не любят ни люди, ни судьба, одним словом, он был тринадцатым и в жизни.
Идет он, например, в школу. Учитель составляет список и записывает учеников в алфавитном порядке – Петроний оказывается тринадцатым, и это определяет весь его школьный путь. Если в классе поднимается шум, учитель приходит в ярость, примеривается, с кого начать, – и давай лупить Петрония длинной линейкой по ушам да по пальцам.
