Незримый фронт Отечества. 1917–2017 - [143]

— Ну и гусь! А мы считали серьезным парнем. — С этими словами передал блокнот старшему по званию.

— А он и был порядочным, серьезным парнем, товарищ батальонный комиссар, — запальчиво ответил Белозеров. — Любая схема в условиях, где мы находимся, — профанация.

— Это я уже слышал от тебя, — вспыхнул Копалов, — «все проверенные», «все коммунисты» и т. д. и т. п.

— Да не в этом дело, — перебил Белозеров, — здесь ничего не стоит на месте, каждый видит другого полчаса. Пока ты ищешь каких-то людей, которых знаешь всего три дня, и где-то они вверх тормашками по ямам, ты можешь узнать куда больше от тех, кто лично с тобою ничем не связан, кроме общей судьбы, но так же порядочен и не мыслит себя сторонним нашим задачам. В том убеждаешься за пять минут.

Белозеров чувствовал всю неуместность столь патетических выражений, но уже завелся.

Даже в полутьме блиндажа было видно, как побагровело лицо Копалова. Он вскочил.

— Антон Маркович, не горячись, политрук прав, — возвращая ему блокнот и не давая ответить, сказал старший батальонный, как оказалось, инспектирующий из Особого отдела фронта, — такая тут обстановка. Главное, в конце концов, вовремя иметь информацию и именно здесь.

— Ну и что же ты сегодня «вовремя» получил по изобретенным с Зуевым, царство ему небесное, каналам, как говорят? — снова выкрикнул Копалов. — Где и сколько подонков выявил? Кого пустил налево? Где постановления?

Копаловский прогноз все больше раздражал натерпевшегося политрука. Но он был сдержан — уже взял себя в руки.

— Нет, Антон Маркович, не наше с Зуевым изобретение. Еще Ленин говорил, что даже крупные заговоры «потому открываются, что заговорщикам приходится жить среди масс… а тут они всегда натыкаются на людей, которые говорят: “А там-то собрались эксплуататоры”». Сейчас к тому ж не девятнадцатый год. Массы-то пограмотнее и побдительнее.

— Ишь ты, как цитирует?! Аж наизусть. Ну, фигура! Ну, гляди, дорогой — Ленин-то Ленин, да уж время-то сейчас действительно не очень-то ленинское… — Но, поняв, что сморозил двусмысленность, хотя и не то хотел сказать, Копалов, оглянувшись на хмыкнувшего инспектора и расплывшегося в улыбке майора, перевел разговор на то, зачем появился.

— Кто же, по-твоему, виноват, что, заняв плацдарм, ваш полк второй раз не выполняет приказа? Где прячется командование полка? Почему не взято Арбузово? Все наклали в штаны во главе с командиром? На каком основании, без комдива, Кириллов приказал полку отходить? Контрреволюционный саботаж?! Военкомом, при попустительстве политотдельцев, мальчишку взял, чтобы не смог его, контру, контролировать. А вы, — впервые обратился на «вы», как бы отдаляя от себя, — вместо того, чтобы не спускать с Кириллова глаз, как вам было приказано, слышал, полезли с автоматом в бой? Личную храбрость демонстрировать решили? Боюсь, что будете отвечать с Кирилловым вместе. А его мы намерены арестовать и передать в трибунал. Вот боевое распоряжение командующего группой, — Копалов выдернул из планшета лист бумаги, протянул Белозерову, — читайте! Почему оно не исполнялось?

Политрук при общем молчании пытался читать, но буквы плыли перед глазами: «…приказываю 1) Частям группы окопаться… на достигнутых рубежах. Категорически воспрещаю возвращаться частям к исходному положению, в окопы, откуда начинали атаку…

Наступление организовать цепями с тем, чтобы командиры и политруки, лично ведя подразделения в атаку, видели всех своих бойцов, организовав сзади прикрытие из отдельных бойцов и командиров для борьбы с трусами и изменниками родины»[55].

Белозеров, как обмякший баллон, из которого выпустили воздух, опустился на нары.

Сопровождавшие Копалова начальники угрюмо молчали.

Глухо слышались разрывы мин, методически пускаемых немцами по участкам, где велось наступление. Добивали, кто остался в живых, кто не смог отойти назад.

— Скажите, товарищ батальонный комиссар, — еле сдерживая себя, Белозеров как будто снова наполнился воздухом, — а седьмой, девятый, дивизия, вся дивизия — выполнили свою задачу? Не отошли? Не лежат по ямам? Получили приказ на отход?

— Ха! Это уже не ваше дело, — грубо рявкнул Копалов, — речь идет о вашем командире полка!

— Нет, извините, товарищ начальник, — Белозеров, побагровев, крепко ухватился за край стола, унимая нервную дрожь, — это наше общее дело! Пойдемте тогда вместе в политотдел, хотите — в парткомиссию. Вы правы — я только двое суток здесь, но в эти дни о майоре узнал больше, чем мог за год. Вы пытаетесь меня обвинить, что пошел в атаку, а не сидел и не глядел в глаза командира, — не лукавит ли, не косит ли? А я в них глядел в «долине смерти» еще днем. А сейчас вот понял, что он не погубил, а спас наступление, если дал команду отходить. Спас завтрашнее, а не сегодняшнее. Сегодня можно было спасти не операцию, а только людей. Если бы я сам там с бойцами не был, так же бы обманывался, как и вы.

Голос Белозерова вибрировал, но постепенно крепчал. Слова очередями срывались с губ. Он выплескивал все, что увидел за этот день, вместивший годы, как собственно любой день на «пятачке», и больше адресуя слова уже не Копа- лову, а тем, кто с ним. О минометах, об артиллерии, о неподготовленности первой атаки с ходу, с воды; о рассыпанных людях, о гибели разведки, о беседах в окопах, о знании майором людей, о комиссаре, что пошел в атаку с батальоном Морозова. Умолчал лишь о том, что Кириллов назвал вредительством действия высшего начальства, а поведение отдела Копалова — невмешательством.