Незримый фронт Отечества. 1917–2017 - [142]

И вдруг нежданно-негаданно грохот прекратился. Стало слышно, как булькает в обледеневшей впадине ржавый ручей, пробиваясь к реке, как стонут люди. Столь оглушающая тишина возникает, когда в ушах при снижении самолета исчезает шум двигателей.

— Ва-сю-ков! Слетай мигом к фрицам. Спроси, может, мины у них накрылись. Дак мы им трошки лимонок могем взаймы подкинуть! — прорезал тишину чей-то звонкий голос. — А ну давай, хлопцы!

Десятки ног, как бы откликаясь на эту нервозную полушутку-полукоманду, снова стали карабкаться по крутому склону, сталкивая вниз осколки железа, пробитые каски, комья глины, растревоженной минами.

И тут же впереди, как минутами раньше, вновь взмыли в небо в раскатах грома оранжево-черные гейзеры, и спрессованный ими воздух, словно гигантской раскаленной кувалдой, начал разбрасывать и крушить все и вся вокруг. Красноармейцы посыпались обратно.

Атака захлебнулась. Новый бросок мог открыть противнику путь к Неве. Надо было отходить. Отрывать, где можно, ячейки у достигнутых кочек и холмиков, соединять траншеями. Сорок, пятьдесят или меньше метров, но все же были взяты, — все-таки ближе к немцам. От фланга бывшей коньковской дивизии потянуло ветром дымовую завесу, прикрыв до реки и двадцатую. Послышались команды отходить оттуда, где нельзя быстро закрепиться. Под гром уже не прицельной канонады лихорадочно застучали лопатки в руках бойцов. Санинструкторы и сандружинницы медсанроты перевязывали, собирали, тащили раненых, в том числе выживших чудом в воронках от предутреннего боя.

К Белозерову, оказавшемуся после отхода на разбитой позиции минометчиков, где он ранее был с Кирилловым и где сейчас лежали раскромсанные снарядом младший лейтенант Лозгачев и расчет, подошел военком полка. Осколок прошил ему левое плечо, и по ватнику стекала кровь.

— Политрук, я с КП батальона. Майор просил сообщить, что вас разыскивает ваш начальник.

— Он где, у себя или с майором?

— Нет, как я понял, на КП полка. Так что идите.

— Постойте, товарищ комиссар, давайте вначале перевяжу, ведь у вас ручьем…

— Спасибо, но, должно быть, влепили не в кость. Рука болит, но шевелится.

Белозеров помог стянуть ватник, оторвал рукав гимнастерки и по шву от исподней рубахи, обнажил сквозную узкую рану. Действительно, ранение было удачным. Наложив подушки индпакета на входное и выходное, туго забинтовал плечо мычавшего сквозь сжатые зубы Кузнецова.

— Спасибо, политрук, только не зови меня комиссаром. Какой к черту комиссар полка в звании младшего политрука. Это ж такой же нонсенс, как главнокомандующий — прапорщик Крыленко. Ну, тогда, понятно, время было другое.

— А здесь, дорогой товарищ комиссар… Да-да, пока не назначат кого-то взамен — комиссар, и не улыбайтесь — место другое. Если так же на нашем «пятачке» дела пойдут и дальше, так не стать бы вам через день, Николай Яковлевич, и комиссаром дивизии?

— Да, брат, косили нас сегодня, как травушку, — хмуро отозвался Кузнецов, — и еще долго не ответить — сколько. Беда еще в том, что немцев-то целых трое суток на длину штыка в глаза не видали, а устлали полюшко — теснее некуда. Ну, пока. Вас ждут.

В блиндаже командира части никого из штаба не оказалось. Сидел лишь у бездействовавших аппаратов в темном углу телефонист-ефрейтор. У стола на нарах Белозеров увидел начальника особдива. Копалов был в шинели, подпоясанной ремнем с двумя портупеями, перехваченными по диагонали узким ремешком от колодки маузера. Положив ногу на ногу в поблескивавших голенищами, но грязных от глины «Невского» сапогах, он нервно крутил на колене фуражку. Рядом с ним в полутьме блиндажа были не известные Белозерову средних лет широколицый майор и крепко сколоченный, чернявый, старший батальонный комиссар, примерно одного с ним возраста. Одного из них — майора — он вроде бы видел в отделе группы.

— Ну и хорош, — улыбнулся Копалов при виде вошедшего Белозерова, — где это тебя весь день носило? Хоть бы сообщил об обстановке, что ли. А то неизвестно, где наш новый сотрудник. Веселов уже спрашивал, как, дескать, там наш «крокист» развернулся?

Только сейчас, осмотрев себя, понял политрук и улыбку начальника и замечание «хорош». Вся шинель была в крови и глине. Полы зияли рваными дырами, из левой полы, должно быть осколком, был вырван кусок, болтавшийся на честном слове. Белозеров со злостью рванул его и бросил в угол.

— Не связывался, потому что не знал по-настоящему обстановку. Случаев для срочного доклада не было, а об общем положении хотел прийти доложить, да не успел; ведь дважды сегодня брали Арбузово — и днем и вечером.

— Не брали, а собирались брать, — жестко оборвал его Копалов, пристукнув ладонью по доске стола. — Вот и сообщил бы вовремя о ходе подготовки, обо всех, кто трусит и бездельничает, занимается маниловщиной, ведет паникерские разговоры… — Копалов взглянул на телефониста, приказал выйти. — Ты хоть связался со своими-то людьми?

Белозеров молча протянул блокнот.

— Вот все, что осталось от Зуева.

Начальник особдива плюнул на палец, перелистал небольшую книжку, поднеся к нещадно коптившему телефонному кабелю-светильнику, отчего его лоб немедля покрылся сажей. Прочитал последние строчки.