Незримые поединки - [65]

Командир звена передал по радио:

— Ложимся на обратный курс. Следуй за мной!

Мальцев шел за старшим товарищем, который умел искусно применять противозенитный маневр. Огонь врага был сильным и многослойным. Вдруг машина вздрогнула, наступила тишина. Прежде чем Мальцев понял, что случилось, ему в лицо ударило пламя. Летчик приподнялся, готовясь выпрыгнуть с парашютом. Взгляд упал на высотомер: 80 метров. Поздно! Впереди сверкнула лента Дона. Штурвал на себя, скольжение… Через несколько секунд машина стукнулась о землю, и Мальцев потерял сознание…

К счастью, Мальцев не попал ни в Освенцим, ни в Майданек, ни в какой иной фашистский специализированный лагерь смерти.

Ни перевязывать, ни лечить его не стали. Зачем? Все равно умрет. Два дня держали в грязных и холодных подвалах. Потом — допросы в штабе полевой жандармерии. Каждый час менялись следователи. Били, угрожали расстрелом и виселицей, требовали выдать военные сведения. Мальцев не сказал врагам ни слова.

Побывал не в одном лагере, сидел в тюремном карцере, два раза неудачно пытался бежать. Был жестоко бит. Видел, как от голода и болезней умирали товарищи. Терзался от этого, зная, что ничем не мог помочь им.

Ни раны, ни голод, ни другие лишения не могли одолеть его крепкого, закаленного деревенской жизнью организма.

В конце 1942 года Мальцев оказался на одной из угольных шахт Рура. Тут было не лучше, чем в лагерях для военнопленных. Владельцы шахт следовали тем же инструкциям: советских людей не щадить. Пленных с востока кормили хуже скота. Из партии в семьсот человек, в которой Мальцева привезли сюда, к весне 1945 года осталось в живых… двадцать два товарища.

Но советские люди находили способы сопротивления и в этих условиях. На шахте часто выходило из строя оборудование. Распространялись антифашистские листовки, информации о неудачах гитлеровских войск на фронте. Подпольной работой руководили москвичи Георгий Зимин и Евгений Молоткович. Особенно активен и бесстрашен был Зимин. Жалко, что не дожил он до Победы. Заболел туберкулезом, был переведен в лагерь смертников, который пленные называли «ямой», и там умерщвлен фашистами.

Мальцева слушали затаив дыхание. Никому не хотелось уходить, так и проговорили до пяти утра…

VIII

Весть о том, что в День Победы будет открыт памятник колхознице-героине Прасковье Щеголевой и что на торжество приехал спасенный ею летчик Михаил Мальцев, быстро облетела всю округу, С раннего утра на крутых берегах Дона бушевало людское половодье. Шли группами и в одиночку, подъезжали на легковых машинах и автобусах. Из Семилук, Подклетного и Ендовища, Воронежа и соседних деревень.

Людской говор, детские голоса, песни жаворонков, звуки оркестра, шум волн на реке слились воедино и стояли над улицей до тех пор, пока на открытую грузовую машину, заменившую трибуну, не поднялись секретарь райкома партии И. Ф. Юшин, председатель колхоза Г. А. Скляров, военком И. С. Старов. Рядом с ними стали А. С. Щеголев и худощавый мужчина в парадной форме лесничего.

Кто-то рядом с машиной сказал:

— Мальцев!

Тысячи людей повторяли фамилию летчика, тысячи глаз смотрели на него.

Митинг открыл председатель колхоза Г. А. Скляров.

— Миллионы людей в годы войны сознательно шли на подвиг на фронте и в тылу. Мы, к сожалению, еще не знаем имен многих из них. Спасая советского летчика, Прасковья Щеголева приняла нечеловеческие муки, пошла на смерть, но осталась верной Родине. И не только сама. Стойкостью, великой силой материнского сердца она подняла на беспримерный подвиг своих детей и мать… Совсем не такое мужество требовалось от другой нашей женщины…

Люди плакали, когда стал выступать бывший пилот Мальцев. Гнев и слезы… Слезы и гнев… Такова была реакция тысяч людей на его волнующий рассказ. А взявший потом слово Саша Щеголев сказал, что отныне они с Михаилом Тихоновичем братья, и крепко обнял его…

Один за другим поднимались люди на трибуну, высказывали свое восхищение мужеством и героизмом Прасковьи Ивановны, клеймили позором предательницу.

…А Наталья Коршунова в это время лежала на диване в своем огромном доме и, прикрыв голову одеялом, ждала. Она ждала, что за ней придут, что ее силой заставят одеться, привезут на митинг и поставят перед всем народом.

Этого она боялась больше всего. С той поры, как стало известно, что выданный ею летчик оказался жив и обещает приехать в Семилуки, она не знала покоя. Ей казалось, что всюду, где бы она ни появлялась, на нее показывали пальцем. Даже на работе, стоило двум-трем женщинам о чем-нибудь между собой заговорить, ей чудилось, что говорят о ней. Не легче было и дома. Наталья входила вечером в спальню и украдкой смотрела на портрет мужа, висевший над кроватью.

Наталья помнила, как Андрей, уходя на фронт, сказал на прощанье: «Будь как все…».

«Как все…» Почему же она не осталась такой, как все? Что отгородило ее от односельчан?

Это началось, пожалуй, с того дня, когда в их доме появился фашистский офицер. Это был высокий рыжеволосый немец. Осмотрев хату, он остановился в большой комнате и сказал на ломаном русском языке:

— Это будет мой комнат…

Наталья не возражала.