Незнакомец. Шелк и бархат - [24]

На этот раз на ней вместо кремового костюма было прямое ярко-красное хлопчатобумажное платье без рукавов. Это платье ей чрезвычайно шло, оттеняя ее золотистый загар и делая ее лицо с широкими скулами и большим ртом молодым и пикантным. Красный цвет выгодно подчеркивал черноту ее коротко остриженных волос с кокетливой челкой.

Однако она совсем не придала значения тому, что этот цвет очень дисгармонирует с цветом волос ее мужа — это бросилось в глаза, когда Лаге присоединился к нам за столом. Рядом с красной фигурой жены он совсем потерялся, его рыжие курчавые волосы поблекли и отливали желтизной. Зрелище было неприятное.

Но и разговор за кофе был далеко не из приятных. Давно мне не приходилось выдавливать из себя такое количество натянутых, ничего не значащих фраз. Кристер и не думал прийти мне на помощь. Он выпил свои четыре чашки, не проронив ни слова, и с каждой чашкой Лидия, Агнес и Лаге все больше нервничали. Наполеон к тому времени уже исчез, а Манфред Ульссон был внешне совершенно спокоен и громогласно уверен в себе. Он как раз вовсю хвастался своим бешеным успехом у женщин в молодости, так что его белые фарфоровые зубы то и дело блестели в самодовольной улыбке.

И тут раздался громкий стук в открытую входную дверь, и прежде чем кто-либо успел подняться с места, в гостиную Плоского Холма вошел Эрланд Хёк.

Его появление произвело эффект разорвавшейся бомбы.

Агнес вскрикнула, Лаге попятился вместе со стулом, словно увидел привидение, Лидия опрокинула кувшинчик со сливками на вышитую скатерть, а Манфред вскочил во весь рост, схватил в приступе бешенства свою палку, которая была где-то неподалеку от него, и замахнулся ею, собираясь размозжить череп ненавистному непрошеному гостю. Я увидела матово поблескивающее, заостренное лезвие, когда оно просвистело в воздухе, и на этот раз мы с Агнес закричали в один голос.

Однако Кристер Вик оказался проворнее Манфреда. Он ухватился за палку и с ошеломляющей легкостью вырвал ее из рук разъяренного Ульссона. Затем он с леденящим спокойствием оглядел опасную палку и заметил:

— Еще одна редкая вещица, насколько я вижу. Настоящий горный топорик 1751 года изготовления. Да, в то время люди были правы, когда брали с собой орудие защиты, отправляясь в лес. Но теперь, двести лет спустя, это вряд ли необходимо.

— Дайте сюда палку, — прорычал Манфред. И тут впервые за пятнадцать лет в этой комнате раздался голос Эрланда Хека.

— Она принадлежит мне. Спасибо!

Он принял ее из рук Кристера, окинул мимолетным взглядом и повесил на спинку стула. Манфред снова набрал в легкие воздуха и проревел:

— Какого черта…

— Я предлагаю всем сесть, — сказал Кристер. — И если господин Ульссон еще не понял, то хочу подчеркнуть, что это я пригласил господина Хека прийти сюда.

Воцарилась мертвая тишина. Манфред уселся в полной растерянности. Эрланд нашел себе плетеный стул у него за спиной чуть наискосок.

Полосатый котенок подкрался и стал слизывать сливки с ковра. А Кристер Вик уставился на трещину в потолке, словно пытаясь разгадать все ее тайны.

Внезапно Лаге Линдвалль выпалил:

— Если это полицейский допрос…

Первые слова он проговорил с запалом не меньше, чем у тестя, но вдруг смешался и так и не закончил фразу.

Наконец заговорил Кристер Вик.

— Полицейский допрос? И да, и нет. Я выступаю здесь в качестве частного лица. Пока что. Но мне нужно не больше часа, чтобы государственная полиция из Эребру оказалась здесь. Эрланд Хёк не потребовал официального пересмотра дела — пока что. Но…

Дерзкий Манфред Ульссон вдруг утратил всю свою дерзость. Он словно бы усох и стал еще больше походить на скелет. И голос его звучал совсем глухо, словно исчерпав все запасы, когда он растерянно спросил:

— Пересмотр дела? Но… но ведь прошло столько лет. Он был осужден, отбыл наказание и уже давно вышел на волю. Разве теперь можно что-то изменить?

Он избегал смотреть на Эрланда, он говорил о нем, как об отсутствующем и обращался только к Кристеру, который тут же парировал:

— Суд мог принять неверное решение. К счастью, это случается нечасто, но все-таки может случиться. Особенно если свидетели дали заведомо ложные показания.

Это было страшное обвинение, брошенное в лицо тем, кто был главным свидетелем на этом процессе. Но еще страшнее было то, что ни один из них не произнес ни слова, не сделал даже попытки возразить. Они сидели неподвижно, беспокойно дыша, бледные и парализованные, и молчали, молчали.

— Эрланд Хёк, — продолжал Кристер, — подозревает, что не все в этом деле выяснено до конца. Моя задача — помочь ему подтвердить свои подозрения или опровергнуть их. Чем охотнее вы пойдете мне навстречу, тем быстрее и безболезненнее мы достигнем нашей цели.

— А потом? — прошептала Лидия. — Что будет потом?

Кристер не ответил ей. Он провел рукой полбу, достал свою трубку и принялся ее набивать.

— Пара моментов в этом деле интересует меня прежде всего. Во-первых, все, что касается ружья. Насколько я знаю, это была двустволка.

Понять, что чувствует в этой ситуации Эрланд Хёк, было невозможно. Было ли ему тяжело вновь отвечать на сыплющиеся, как град, вопросы о том несчастном воскресном вечере, который перевернул всю его жизнь, беспощадно отняв у него его работу, его женщину, его свободу? Скрывалась ли за его вежливой неподвижной маской душевная мука? Или он наслаждался, видя испуг и растерянность других? Так или иначе, его лицо с глубокими морщинами и загадочными серо-голубыми глазами абсолютно ничего не выражало.