Незнакомец. Шелк и бархат - [18]
— Ну вот, Пак, — тихо произнес он. — Вот ты и узнала мою историю в жестоко сокращенном виде. Хочешь, я уйду? Или ты в состоянии выслушать… все целиком?
И пока вечерние сумерки постепенно превращались в ночной мрак, и пока странно бесстрастный голос рассказывал мне эту историю, прошлое постепенно пробуждалось от сна. Смутные видения пятнадцатилетней давности то надвигались, воплощаясь с почти невыносимой конкретностью, то распадались на бессвязные фрагменты, обманчивые и ускользающие, которые смешивались с таинственным сумраком июньской ночи.
Видения в летнюю ночь
Человек, насвистывая, идет по лесу. Он насвистывает, потому что у него замечательное настроение и потому, что жизнь в общем и целом хороша. Дело происходит в конце мая, и солнце жарко припекает, когда он минует поляны и вырубки, где он иногда останавливается, чтобы осмотреть поваленные и сложенные штабелями деревья. Он только что получил место управляющего в большой лесозаготовочной фирме. Пожалуй, он даже излишне энергичен, интересуется тем, что его вроде бы не должно интересовать, не может совсем отключиться от работы даже в воскресенье. За плечами у него охотничье ружье, оба ствола заряжены мелкой дробью — в болотистых местах возле Змеиного Озера всегда можно подстрелить пару вальдшнепов. Однако его мысли на самом деле заняты не заготовкой леса и не охотой. Они бегут впереди него наверх, к избушке, которую он так любовно отремонтировал и обставил и которая в последние месяцы приобрела особое значение в его жизни.
Он издалека обходит деревню. Он не хочет, чтобы болтливые и слегка чокнутые старики задержали его своими разговорами — хотя иной раз он бывает и не прочь поболтать с ними. К тому же, не исключено, что Манфред Ульссон наносит родителям воскресный визит, а он не хотел бы докладывать Манфреду Ульссону, куда он идет. Вернее, к кому он идет.
Но потом он даже жалеет, что свернул с дороги, потому что мох между елями здесь, на вершине горы, до сих пор мокрый от талой воды и чавкает под ногами. Идти становится легче, когда он выходит на тропинку, ведущую к Черному Склону, хотя и она местами совсем размокшая и покрыта бесчисленными лужами. Он надеется, что Агнес на этот раз была достаточно разумна и надела сапоги.
Агнес. Агнес…
Он улыбается и прибавляет шаг.
В маленькой комнатке с низкими окнами уже почти темно, но шестиугольная печка, которую он купил на аукционе за смехотворно низкую цену (она изготовлена в XVIII веке!), источает чудесное тепло. Он поднимается с постели, чтобы подбросить еще дров в печь, отсветы пламени освещают руки и грудь Агнес. Он смеется от счастья.
— Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж, — говорит он и целует ее.
Она тоже смеется, показывая белые ровные зубы. Потом она вздыхает.
— Сначала перестань ругаться с папой и Робертом.
— Это они ругаются со мной, а не я с ними. Они ненавидят фирму, где я работаю, потому что мы скупаем лес и создаем конкуренцию вашей крошечной лесопилке. Они не любят меня, потому что я родом не из этих мест.
— Зачем ты ударил Роберта у всех на глазах в прошлую субботу? Он до сих пор не может успокоиться.
— Он был очень пьян, как всегда. И хотя он твой брат, ты не можешь отрицать, что он становится совершенно безумным, когда напьется. Рано или поздно кто-нибудь прибьет его насмерть в этих бесконечных пьяных драках. Я не могу общаться с такими, как он.
— Ну ладно, бог с ним, с Робертом. У нас ведь есть более приятные темы для разговора, правда?
А в это время Роберт Ульссон допил последний глоток водки, отшвырнул бутылку и пошлепал дальше по узкой тропинке среди темнеющего леса.
Чего он хочет? Знает ли он о том, что Агнес наверху в избушке? Или он решил расквитаться с заносчивым чужеземцем, своим заклятым врагом Эрландом Хеком?
Он появляется, когда они уже собираются уходить. Агнес прибирается в комнатушке. Эрланд заходит в кухню, чтобы погасить керосиновую лампу, теперь остается только надеть на себя ружье, аккуратно прислоненное к стене у двери, и запереть дверь. Да, он хорошо все это помнит. Кроме того, его такое бесконечное количество раз расспрашивали об этом, что он просто не может не помнить. Он помнит и еще кое-что.
Оторопь, когда Роберт вдруг вваливается в кухню — огромный, шумный, агрессивный.
Гнев, который медленно переполняет его, так что в глазах темнеет и руки сами собой сжимаются в кулаки.
Горячие и злобные реплики с обеих сторон:
— Какого черта ты так бесцеремонно врываешься сюда?
— Я покажу тебе, вонючая свинья, как лапать Агнес.
— Вон отсюда! Вон, я сказал! А не то я выкину тебя в окно!
Первый удар в небритый подбородок Роберта — он помнит даже то, что подбородок был колючий от небритой щетины…
Визг и мольбы Агнес, ее дикие и бесполезные крики о помощи…
А затем то самое ужасное и непостижимое.
Он без сомнения находился некоторое время в сознании. Разломанная мебель, ссадины и синяк у Роберта, его собственная разодранная одежда, разбитая губа, огромная шишка на затылке — все свидетельствует о том, что они дрались, дрались безумно и остервенело.
НО ОН НИЧЕГО ЭТОГО НЕ ПОМНИТ.
В те минуты, когда решается вся его жизнь, память отказывается работать, не может регистрировать происходящее, ни воспроизводить его потом.
