Незнакомцы в поезде - [51]

Ему показалось, что его кто-то схватил, и он инстинктивно отмахнулся кулаком. Оказалось, что это колючие кусты. Но ему пришлось продираться сквозь них, потому что полицейские сирены позади не утихали, а другого пути бежать не было. Он сосредоточился на борьбе с врагом, что был впереди него, по бокам и даже сзади, который хватал его тысячью маленьких острых рук, и их треск начал заглушать даже звуки сирен. Он с радостью отдался этой честной борьбе, которую вели против него…

Гай проснулся на краю рощи и обнаружил, что лежит лицом вниз на спускающемся склоне. Он действительно проснулся или только что упал? Но на небе впереди показалась серая полоска, предвещавшая утро. Когда он поднялся на ноги, круги перед глазами подсказали ему, что он был до этого без сознания. Его пальцы потянулись к спутанным волосам и нащупали мокроту на голове. Он в страхе подумал, что у него пробита голова и некоторое время стоял и тупо ждал, что вот-вот свалится замертво.

Внизу редкими звездами светились в дымке разбросанные огни маленького городка. Гай механически достал из кармана платок и туго обвязал им основание большого пальца, где из пореза сочилась казавшаяся черной кровь. Он подошел к дереву и прислонился. Его глаза бегали по городу и осматривали дорогу. Он не заметил ни малейшего движения. Он ли это стоит здесь, прислонившись к дереву, когда в его памяти проносятся звуки выстрела, сирены, треск кустов? Воды бы. На грязной дороге у окраины городка он увидел бензоколонку и двинулся в ту сторону.

Рядом с ней оказался старинный кран. Гай подставил голову под воду. Лицо защипало, словно это была изрезанная маска. Мало-помалу в голове стало проясняться. Он сейчас не дальше двух миль от Грейт-Нека. Он снял правую перчатку, которая держалась на одном пальце и ладони и сунул ее в карман. А где другая? Оставил в роще, когда перевязывал палец? На него нашла паника, ибо он понимал, чем это ему грозит. Надо вернуться и найти перчатку. Для начала он обыскал карманы пальто, потом расстегнул его и проверил карманы брюк. Шляпа упала к ногам. Он совсем забыл, что в шляпе. А если бы он ее потерял где-нибудь? Изорванная перчатка обнаружилась в левом рукаве, и он с облегчением, близким к счастью, спрятал ее в карман, потом поправил развернувшийся отворот брюк. Он решил двигаться в южном направлении, сесть в автобус, идущий дальше на юг, пока не доберется до железнодорожной станции.

Как только он осознал свою цель, усилилась боль. Как он сможет проделать этот путь с такими коленями? Но он продолжил путь, заставляя себя держать выше голову. Наступило время неустойчивого равновесия между ночью и днем. Было еще темно, но проблески дня уже виднелись. Еще казалось, что темень может победить свет, потому что ее было больше. Если бы ночь продержалась до тех пор, пока он доберется до дома и запрет дверь!

Но день неожиданно прорвался сквозь ночь по всему горизонту слева от него. Серебристая полоска обежала вершину холма, и он окрасился в бурые, зеленые и розовато-лиловые цвета, словно просыпаясь после ночного сна. Под деревьями на холме стал различим желтый дом. Справа от Гая открылось зелено-коричневое поле с медленно перекатывающимися волнами. Из травы, посвистывая, вылетела птичка, и своими острыми крыльями стала выписывать на небе быстрое, неровное и длинное послание наступающему дню. Гай остановился и стал следить за ней, пока она не исчезла.

Двадцать четвертая глава

В сотый раз он осматривал свое лицо в зеркале ванной, аккуратно проводя кровоостанавливающим карандашом по каждой царапине, затем припудривая ее. Он колдовал над своим лицом и руками столь отвлеченно, словно они не принадлежали ему. Когда его глаза встречались с теми, что в зеркале, он отводил их, как он это делал, вспомнилось ему, когда встречался глазами со взглядом Бруно — там, в поезде.

Он вернулся и упал на кровать. Еще оставался сегодняшний день, завтрашнее воскресенье. Ему никого не хотелось видеть. Можно на пару недель поехать в Чикаго и сказать, что по работе. Но могло показаться подозрительным, если бы он уехал на другой день. Мало того, что весь исцарапан, но он начал бы верить в дин из своих снов — что это он сделал. Ведь он не хотел этого. Это не было проявлением его воли. Это была воля Бруно, действовавшая через него. Ему хотелось выругаться в адрес Бруно, выругаться во весь голос, но у него сейчас просто не было сил на это. Любопытно, что он не чувствовал никакой вины, и объяснение этого факта он видел в том, что мотивировал его действия Бруно. Но что же это за вещь такая — вина, если он чувствовал ее больше после смерти Мириам, чем сейчас? Сейчас он чувствовал лишь усталость, и ему ни до чего не было дела. Неужели все так чувствуют себя после убийства? Он попытался заснуть, но перед глазами встал отрезок пути в лонг-айлендском автобусе, когда с него не сводили глаз двое рабочих, а он притворился спящим, закрывшись от них газетой. Вот перед рабочими ему было больше стыдно…

На первых ступеньках ноги у него подогнулись и он чуть не упал. Ему было все равно, смотрят на него или нет. В конце концов, что тут необычного — пойти купить газету? Однако у него не хватило бы воли заставить себя посмотреть, наблюдают за ним или нет. Не хватило бы воли даже подумать о том, чтобы заставить, и он боялся того времени, когда такая воля появится, как больной или раненый человек боится неизбежной операции.