Незнакомцы в поезде - [36]

Но его не покидало нервное напряжение по поводу всего, даже самых незначительных вещей, но прежде всего по поводу работы. Энн советовала ему успокоиться, напоминала ему, что он уже показал себя во Флориде. Она в большей мере, нежели когда-либо, предлагала ему свою нежность и утешение, которые ему были так нужны, но которые, как он понял, он в самые свои кризисные моменты не всегда мог принять.

Однажды утром — это была середина декабря — зазвонил телефон. В этот момент Гай лениво рассматривал свои чертежи и рисунки дома в штате Коннектикут.

— Привет, Гай. Это Чарли.

Гай и без того сразу узнал голос, и все его мускулы напряглись, готовые к борьбе. Но Майерз сидел в этой же комнате и ему было всё слышно.

— Как вы поживаете? — спросил Бруно с теплой улыбкой. — С Рождеством.

Гай тихо положил трубку и взглянул на Майерза, архитектора, с которым они делили в качестве офиса одну большую комнату. Тот по-прежнему стоял, склонившись над чертежной доской. Под краем зеленой портьеры были видны голуби, клевавшие зерно, которое Гай и Майерз только что насыпали им на подоконник.

Телефон зазвонил снова.

— Я хотел бы увидеть вас, Гай, — сказал Бруно.

Гай встал.

— Извините, мне не до встреч с вами.

— В чем дело? — Бруно деланно хохотнул. — Вы нервничаете, Гай?

— Просто мне не до встреч с вами.

— О'кей, — произнес Бруно оскорбленным тоном, с хрипотцой.

Гай подождал, решив первым не отступать, и дождался, пока Бруно повесил трубку.

У Гая пересохло в горле и он подошел к фонтанчику для питья в углу комнаты. За фонтанчиком солнечный луч четко по диагонали перечерчивал большую фотографию с воздуха комплекса «Пальмиры» из четырех сооружений. Гай отвернулся от фотографии. Его просили выступить на его бывших архитектурных курсах в Чикаго, Энн ему наверняка напомнит. От него ждали статью для ведущего журнала по архитектуре. Поскольку заказов не было, «Пальмира» стала для него публичным заявлением, что его будут бойкотировать. А почему нет? Разве он не обязан «Пальмирой» Бруно? Или, во всяком случае, какому-то убийце?

Несколько дней спустя снежным вечером они с Энн спускались по каменным ступенькам дома на 55-ой улице, где жил Гай, когда он увидел высокого человека без головного убора, стоявшего на тротуаре и смотревшего в их сторону. Плечи Гая тревожно дернулись, а рука непроизвольно покрепче обхватила Энн.

— Привет, — сказал Бруно, лицо которого было неразличимо в темноте, мягким и меланхоличным голосом.

— Привет, — ответил Гай, словно незнакомцу, и пошел с Энн дальше.

— Гай!

Гай и Энн разом обернулись. Бруно направлялся к ним, держа руки в карманах верхней одежды.

— В чем дело? — спросил Гай.

— Просто хотел поздороваться и спросить, как вы поживаете, — ответил с удивленной и обиженной улыбкой Бруно, не сводя глаз с Энн.

— Отлично, — спокойно сообщил Гай, отвернулся от Бруно и увлек Энн за собой.

— Кто это? — шепотом спросила Энн.

Гая подмывало оглянуться. Он знал, что Бруно будет стоять там, где его оставили, знал, что будет смотреть им вслед, а может, и плакать.

— Это один парень, который приходил искать работу на прошлой неделе.

— Ты можешь сделать для него что-нибудь?

— Нет, он алкоголик.

Гай намеренно завел разговор об их доме. Он знал, что это единственная темя, на которую он может говорить так, что это, возможно, будет звучать естественно. Он уже купил землю, закладывает фундамент. После Нового Года он собирается на несколько дней в Элтон… Во время кино он раздумывал, как отвязаться от Бруно, напугать Бруно так, чтобы тот боялся вступать в контакт с ним.

А что Бруно нужно от него? Весь сеанс Гай сидел со сжатыми кулаками. В следующий раз он пригрозит Бруно полицией. И он это сделает. Ничего с человеком от этого не случится.

Но чего же Бруно хочет от него?

Девятнадцатая глава

Бруно не хотел ехать на Гаити, но это давало выход из положения. Нью-Йорк и Флорида или любая точка Америки — это постоянная мука, пока Гай живет тут и отказывается от встреч с ним. Чтобы снять боль и депрессию, Бруно стал много пить дома, в Грейт-Нек, а чтобы занять себя, вымерял весь дом и землю вокруг шагами, измерил комнату отца метром, прилежно, меряя и перемеривая, как не знающий устали автомат. Лишь иногда его пошатывало, что выдавало в нем пьяного, а не свихнувшегося. Так он провел десять дней после того, как увидел Гая, ожидая, пока его мать и ее подруга Элис Леффингвелл будут готовы ехать на Гаити.

Были моменты в его жизни, когда он чувствовал, что всё его существование находится в необъяснимой стадии метаморфозы. Было свершенное им дело, которое он, оставаясь один дома, в своей комнате, воспринимал как корону, водруженную на его голове, — корону, которую никто другой не мог видеть. Он легко и быстро мог удариться в слезы. Бывало, что ему хотелось на завтрак бутерброд с черной икрой, потому что он заслуживал отличной, крупной черной икры, и, если в доме была только красная, он велел Херберту пойти принести черной. Он съедал четверть бутерброда на поджаренном хлебе, потягивал виски с водой, потом почти засыпал, уставившись на треугольник поджаренного хлеба, у которого в конечном итоге начинал задираться один из углов. Он смотрел на него до тех пор, пока бутерброд переставал быть бутербродом, стакан с виски был уже не стаканом и только золотистая жидкость в нем была частью его самого, Бруно, и он выпивал это. Пустой стакан и деформированный хлебец становились живыми вещами, дразнившими его и оспаривавшими его право пользоваться ими. В это время внизу уезжал грузовик мясника, Бруно хмурился, потому что всё внезапно оживало и старалось сбежать от него — грузовик, бутерброд, стакан, деревья, которые, впрочем, бежать не могли, но были невыносимы, как сам дом, в который его заключили. Он бил сразу обоими кулаками в стену, затем хватал бутерброд, ломал его и сжигал по кусочку в пустом камине, и икринки лопались, как малюсенькие человечки, и умирали.