Нежный яд. Признания. - [31]

«Вот что значит вместе трудиться во имя благого дела, - растроганно подумал он, - добро к тебе же и возвращается».

После бурного дня у него было еще много работы, и он в прекрасном настроении отправился к себе в кабинет.

- Маме скажешь, что я задерживаюсь, - сказал он дочери.

- Конечно, - кивнула Адриана, садясь в машину.

Ее лучезарное настроение не испортилось даже тогда, когда, войдя в гостиную, она увидела мать, доверительно беседующую с Марсией.

Она нежно поцеловала мать и передала ей слова отца.

«Я перед вами виновата, - мысленно повинилась Адриана перед родителями. – Много я наделала всяких глупостей, но теперь, теперь…»

Она чувствовала себя спокойной, защищенной. Ей впервые за долгие годы было хорошо. Женинья была рада умиротворенному настроению Адрианы.

«Самое время сказать ей правду, - подумала Женинья. – Мне кажется, она наконец-то поняла, что дорожит нами, так пусть между нами не будет никакой лжи и никаких подводных камней. И я это сделаю завтра же!»

Она ласково улыбнулась Марсии и продолжала с ней разговор.

«Как хорошо все-таки, что никакая я не приемная дочь, - думала, сладко потягиваясь перед зеркалом, Адриана. – Хорошо, что это мой родной дом и мои родные отец с матерью».

Поутру в этот день она съездила и получила результаты анализа, который подтвердил, что она родная дочь Фортунату.

Глава 15

Секретарша Режины с тоской смотрела на дверь кабинета и все ждала, когда же наконец соберется домой госпожа президент. Но та, видно, и не думала уходить. А ведь день был такой утомительный. Ушла домой уже и Адриана, и многие другие служащие, а Режина все сидела и сидела.

Правда, Адриана, уходя, посоветовала и секретарше сделать то же самое.

- Конец рабочего дня, имеешь право, - сказала она.

Но Глэдис не решалась. Зная нрав Режины, о каких правах можно было говорить?

Так она и сидела как на иголках, не зная, что предпринять и на что решиться. Ей очень нужно было домой, но она опасалась гнева начальницы.

В дверь заглянул Аделму. Его тоже волновал вопрос, когда Режина соизволит отправиться домой, как-никак, он был у нее шофером.

- Тебе что, сверхурочные платят? – с улыбкой осведомился он у секретарши.

Глэдис отрицательно замотала головой – какие еще сверхурочные? О чем ты говоришь, Аделму?

- А чего тогда сидишь? Мотай домой срочно, - распорядился он. – За свои права нужно бороться, иначе тебе на шею сядут. Видала, какая сегодня была демонстрация? Поборолись и ушли счастливые. Иди! Иди!

С этими словами он закрыл дверь и снова спустился к машине. Он уйти не мог. Он вынужден был дожидаться эту самодурку.

Глэдис воодушевилась примером жителей Итагуаи и стала собирать сумку. Но как только она направилась к двери, ее остановил грозный оклик:

- Куда это ты отправилась?

- Аделму объяснил мне, что я имею право уйти или потребовать дополнительной оплаты, - набравшись духу, выпалила Глэдис.

- Ах, это Аделму тебе объяснил? – протянула Режина с улыбкой, не предвещавшей ничего хорошего. – Ну ладно, иди!

Весь сегодняшний день в Режине клокотала ярость. Она накатывала на нее волнами, и на волне этой ярости Режина готова была палить из пистолета, разносить все вокруг в клочья, в щепки. Она могла справиться со всеми. А потом… потом наступало бессилие. Бессилие и апатия.

Превозмогая их, Режина и отсиживалась в кабинете. Она не могла простить себе, что сдалась, уступила настояниям отца и матери. Она переживала свою уступку как горчайший позор, как тягчайшее поражение.

Стоило ей вспомнить свое выступление, как на глазах у нее закипали слезы.

Она, которая всегда считала себя сильной, всегда добивалась своего, повела себя как последняя слабачка. И все это видели. Она публично расписалась в своей слабости. А расписавшись в ней, позволила окружающему ее быдлу поднять голову. Вот уже и Глэдис заговорила о своих правах. И Аделму стал для этой дурочки авторитетом. Пройдет день или два, и они посмеют требовать от нее чего-то А потом собьют с ног и затопчут.

Режина спустилась вниз и вышла на улицу. Аделму копался в моторе. Подойдя к нему сзади, она резко тронула его за плечо. Шофер вздрогнул.

- Ну и манеры! – раздраженно сказал он. – Можно подумать, что ты – полицейский.

- Если я – полицейский, то ты возомнил себя президентом «Мармореала». Кто тебе позволил распоряжаться моей секретаршей? Мало того, что ты ею распоряжаешься, ты еще восстанавливаешь ее против меня!

- Послушай, Режина! – Аделму выпрямился и встал перед недовольной госпожой президентом, смотря ей прямо в глаза. – Никто никем и не думал распоряжаться. У твоей служащей закончился рабочий день, она встала и ушла. Вот и все. И ты не имеешь никакого права на ее внеслужебное время.

- Что ты мне еще скажешь? – Режина насмешливо прищурилась.

- Скажу, что пора тебе перестать считать всех вокруг своими рабами. Если кто-то и получает от тебя деньги, то и ты их от кого-то получаешь. Ты же не считаешь себя рабой своих клиентов!

- Может, ты мне еще расскажешь о всеобщем равенстве и о правах, записанных в конституции? – Режина скрестила на груди руки и расхохоталась. – Ты просидел шесть лет в тюрьме, Аделму! Ты рассказывал, что сидел несправедливо, но все-таки сидел. Неужели этих шести лет оказалось мало для того, чтобы понять: на свете существуют господа, и они призваны повелевать. И рабы, их долг – повиноваться! Так было и так будет. Жизнь – это тебе не конституция!