Нежный бар - [95]

Теперь мне точно нужно было выпить. Я позвонил своему бывшему соседу по комнате, который, поскольку учился в юридической школе, поселился в Нью-Хейвене. В баре мы встретили еще одного друга и двух женщин. Выпив несколько рюмок, мы уселись в машину друга и поехали в ресторан. По дороге туда мой друг случайно подрезал машину, набитую молодыми парнями нашего возраста. На них были обтягивающие рубашки и золотые цепи, и наши извинения их не устроили. Как только зажегся красный, они подскочили к нашей машине и распахнули двери. Я был на пассажирском сиденье, а на коленях у меня сидела женщина. Я наклонился к ней, чтобы прикрыть от ударов, сделав себя стационарной мишенью. Один из парней, у которого то ли руки были в кольцах, то ли кастет в кулаке, ударил меня раз шесть, приговаривая что-то вроде «йельский член», а другие в это время мутузили сидящего за рулем. Когда светофор переключился на зеленый, мой друг умудрился нажать на газ и уехать.

Из моей губы сочилась кровь. Шишка на лбу напоминала растущий рог. И мне повредили глаз. Мы поехали в больницу, но нас попросили подождать несколько часов.

— Сами вылечимся, — сказал мне друг и отвел меня в бар за углом. «Интересно, — подумал я, — почему колокола на башне Харкнесс звонят так поздно?» Я спросил бармена.

— Это в твоей башне звонит, герой, — ответил тот. — У тебя, наверное, сотрясение. Лучше всего для такого случая подойдет текила.

Бармен показался мне знакомым. И бар тоже. Не в этом ли баре я пил, когда мать дала мне семьдесят пять долларов, чтобы я стал Джей Аром Магвайером? Я сказал друзьям, что Джей Ар Магвайера бы не избили. Джей Ар Магвайер был слишком умен, поэтому такого бы с ним не произошло. Они понятия не имели, о чем я говорю.

Поспав несколько часов на диване у соседа по комнате, на рассвете я сел на первый поезд до Нью-Йорка. С Гранд-Сентрал я взял такси до «Таймс». Стоя по другую сторону улицы от здания редакции, я восхищался, каким импозантным и величественным выглядел этот дом, с круглыми фонарями вдоль фасада и надписью старинным английским шрифтом. Таким же шрифтом, как вывеска над «Пабликанами». Я стал думать о великих репортерах, которые ежедневно заходили в здание через главный вход, потом вспомнил о жалких вырезках в папке под мышкой. Жаль, что эти головорезы из Нью-Хейвена в обтягивающих рубашках не забили меня до смерти.

В десяти футах от меня стоял мужчина. На нем был клетчатый пиджак, белая рубашка и военный галстук, а густая копна его седых волос напомнила мне Роберта Фроста. Хотя зубов у него не было, он жевал что-то напоминающее бутерброд с копченой колбасой и улыбался мне так, будто собирался предложить кусочек. Я улыбнулся в ответ, пытаясь угадать, кто он такой, а потом заметил, что ниже талии мужчина был абсолютно голый. Его «собственная» колбаска белела в ярком утреннем свете как кусок слоновой кости. Когда я посмотрел на нее, он тоже опустил глаза вниз, а потом поднял их, улыбаясь еще шире, радуясь, что я заметил.

Теперь не осталось сомнений. Сама Вселенная говорила со мной, пытаясь объяснить, что мне не суждено работать в «Таймс». Знаки были всюду, начиная со встречи с Сидни и заканчивая избиением в Нью-Хейвене. Теперь еще и вот это. Вселенная давала мне понять, что для «Таймс» я буду чем-то вроде того, кем был Голый Фрост для Таймс-сквер — непристойным самозванцем. Когда к Голому Фросту подошли полицейские и увели его, мне захотелось защитить его, рассказать полицейским, что Голый Фрост не виноват, что он просто невольный посланник Вселенной. Я испытывал к этому человеку скорее родство, нежели жалость или презрение. Из нас двоих в моей крови, возможно, было больше алкоголя.

В какой-то степени я почувствовал облегчение. Если бы меня взяли на работу в «Таймс», я не смог бы набраться смелости каждый день входить в это здание. Сейчас вся смелость ушла на то, чтобы войти, толкнув стеклянную вращающуюся дверь, в мраморный холл и подойти к охраннику. Я назвал ему свое имя, отдал папку и попросил передать ее Мари из отдела кадров. Погоди, сказал тот. Он позвонил кому-то по телефону, поговорил и повесил трубку.

— Тетий эдаж, — сказал он мне.

— Простите?

— Тетий эдаж.

— Третий — мне? Нет-нет. Я пришел только отдать папку. Мне не нужно с ней встречаться. Я не хочу с ней встречаться.

— Она тебя ждет.

Единственным разумным выходом было сбежать. Сесть на следующий поезд до Манхассета, укрыться в «Пабликанах», больше никогда сюда не возвращаться. Но как я мог исчезнуть, если о моем приходе уже доложили? Мари подумает, что я не в себе, а этого я допустить не мог. Лучше пусть она увидит меня растрепанным и не совсем трезвым, чем сочтет меня идиотом.

Поднимаясь на третий этаж, я изучал свое отражение в медных дверях лифта. Я всегда представлял себе, как вхожу в отдел новостей «Нью-Йорк таймс» в костюме с иголочки, в начищенных черных ботинках на шнурках, в английской сорочке с золотистым галстуком и с такими же подтяжками. Вместо этого на мне были потертые джинсы, потрепанные мокасины и футболка с пятнами крови. А правый глаз заплыл и не открывался.

Когда я вышел из лифта, все повернули головы в мою сторону. Я выглядел как сумасшедший читатель, пришедший свести счеты с репортером. Редактор возле почтовых ящиков подавился незажженной сигарой и вытаращил на меня глаза. Увидев его сигару, я вспомнил о запахе изо рта, который у меня, наверное, был таким же, как у Твою Мать. Я бы отдал десять лет жизни за мятную конфету.