Нежный бар - [42]
Еще больше меня беспокоило то, что мама нашла нечто приятное в Аризоне, и это означало, что мы остаемся. Я считал, что переезд в Аризону не оправдал ожиданий. Нам все равно приходилось тяжело и все равно не хватало денег, только теперь мы вдобавок ко всему были далеко от бабушки и двоюродных сестер и брата. И еще эта жара.
— Как может быть так жарко в сентябре? — спросил я, обмахиваясь билетом на самолет. — Что случилось с осенью? Что случилось со сменой времен года?
— Здесь только одно время года, — ответила мама. — Подумай, сколько денег мы сэкономим на календарях.
Да-а — точно влюбилась.
Вместо увитой плющом школы с видом на долину Манхассет, я пошел в ближайшую среднюю школу, которая находилась посреди пустыни. «Не потому ли она называется средней, — думал я, — что располагается в середине бескрайнего пространства». Большая часть школы, как и большая часть Аризоны, все еще строилась, и уроки временно проходили в прицепах, поставленных на шлакобетонные блоки. Под солнцем пустыни прицепы к полудню превращались в топку, и мы едва могли дышать, не говоря уж о том, чтобы учиться.
Но прицепы беспокоили меня меньше всего. После лета, проведенного в мужской компании, мой акцент жителя Лонг-Айленда стал заметнее. («Й-яа умраю от жашды! Все отдал бы са здакан ваады!») По сравнению со мной Сильвестр Сталлоне звучал как принц Чарльз. Мой акцент резал ухо, и каждый школьный хулиган хотел надавать мне тумаков. Идя в класс, я слышал: «Вот идет Рокки Бальбоа», и начиналась драка. Я защищался, стараясь не повредить зубы и нос, потому что дрался не от гнева, а в смятении. Я не мог понять, почему аризонские дети придают такое значение тому, как я произношу некоторые слова. Слова, с помощью которых мне удалось стать своим в мужской компании, мешали мне стать своим в новой школе. Например, аризонские дети говорили «вода», четко произнося звук «о» в первом слоге, и смеялись надо мной, когда мой «о» был похож скорее на «у». Какая разница? В Аризоне воды все равно нет.
То, что у нас с мамой не хватало денег на одежду, а я начал расти, тоже пришлось некстати. Мне стали малы рубашки, а брюки вдруг превратились в бриджи. Дети называли их «потопами», показывая на меня и хихикая. «Эй, Ной-рингер, где потоп?» Это слово тоже отражало всеобщую озабоченность отсутствием воды.
Труднее всего мне приходилось в школе из-за имени. Джей Ар Морингер — это имя так и напрашивалось на издевку. «В чем дело, Джей Ар, — говорили дети, — мать не смогла дать тебе нормальное имя?» Потом они начали издеваться над фамилией Морингер. Они спрягали мою фамилию как глагол на уроке испанского. Гомо-рингер. Геронимо-рингер. Мою-раму-рингер. Мариную-рингер. Каждое прозвище становилось причиной очередной драки на школьном дворе, хотя самая кровавая драка разразилась, когда один мальчик назвал меня «Младшим».
После школы я спешил домой, в нашу новую квартиру, которую мама нашла, пока я был в Манхассете. Она была дешевой — всего сто двадцать пять долларов в месяц, — потому что находилась рядом с каналом, течение в котором было быстрым и шумным, так как вода стекала из Солт-ривер. Я ложился на взятый напрокат диван, прикладывал лед к синякам и ждал, когда мама вернется домой. Уроки я никогда не делал. Когда меня одолевали амбиции, я работал над бесконечным рассказом о мальчике, которого похитили кукушки-мутанты и держали в заточении внутри гигантского кактуса. Большей же частью я смотрел повторы «Адама-12».[39] Я чувствовал, как превращаюсь в незнакомца, в кого-то, кем я сам не ожидал стать. Я знал, что стремительно качусь в пропасть, и иногда единственной преградой между мной и бездной был Джедд.
Джедд ухаживал за Шерил, когда она жила в Аризоне, и ее внезапный переезд обратно в Манхассет стал для него потрясением. Он писал ей, звонил и планировал переехать на Восток и жениться на ней, как только окончит государственный университет Аризоны. А пока время от времени наведывался ко мне, как к ближайшему родственнику Шерил, поговорить.
Мне Джедд казался самым классным из всех живущих на Земле мужчин. Он ездил на «Эм-Джи» с откидывающимся верхом темно-оранжевого цвета и темно-коричневыми кожаными сиденьями, переключая передачи рукой с золотой печаткой. «Эм-Джи» по форме напоминала доску для виндсерфинга и по размеру была не намного больше, поэтому, когда Джедд на безумной скорости пролетал по улице, складывалось ощущение, что он несется на гребне волны. Он был худощавым, саркастичным, жестким и курил красный «Мальборо», совсем как дядя Чарли. Крепко держа сигарету средним и указательным пальцами правой руки, он каждый раз, затягиваясь, делал знак «Виктория», как Черчилль.[40] Он обладал невозмутимостью рептилии, которую закалял постоянным потреблением пива «Курз» и набором странных упражнений на растяжку. Во время просмотра телевизора Джедд дергал каждый палец, пока не раздавался громкий щелчок сустава. Потом поворачивал голову в сторону до тех пор, пока не начинала трещать шея. После этих манипуляций его тело расслаблялось.
