Нежный бар. История взросления, преодоления и любви - [55]

Утром я проснулся от кошмара: моряки осаждали дедов дом и пытались шевронами со своих рукавов починить двухсотлетний диван. Я долго стоял под горячим душем, а потом уселся на крыльце с чашкой черного кофе. Дядя Чарли вышел из дому и многозначительно на меня посмотрел. Я весь подобрался, но тут он заметил мои красные глаза и, видимо, решил, что я и так достаточно наказан. Он покачал головой и окинул взглядом верхушки деревьев.

– Теперь я могу возить нас домой из баров в Рослине, – сказал я Шерил, показывая свои новенькие водительские права, которые переслала мама. Мы сидели в утреннем поезде, был конец августа, и Шерил поднесла права к окну, чтобы лучше рассмотреть. Прочла вслух:

– Рост пять футов десять дюймов. Вес сто сорок фунтов[21]. Волосы каштановые. Глаза карие.

Она засмеялась.

– Хорошее фото! Ты выглядишь так, словно тебе двенадцать. Нет. Меньше. Одиннадцать. Что мама еще говорит в письме?

Я прочел: «Прилагаю страховой полис, потому что, дорогой, если попадешь в аварию, обязательно надо иметь страховку». Смущенный, я опустил глаза и пробормотал:

– Мама всегда чересчур волнуется.

В том же письме мама сообщала, что получила новую работу в страховой компании и ей там очень нравится. «Нагрузка на работе не такая большая, и я меньше устаю, – писала она. – Думаю, ты заметишь во мне перемены, когда вернешься домой, потому что, хоть я и прихожу усталая, все-таки еще могу после работы что-то делать».

Сложив письмо и засунув его в карман, я рассказал Шерил про развалюху, которую мама мне купила за четыреста долларов, АМС «Хорнет» 1974 года выпуска с оранжевой гоночной полосой. Но я не стал говорить, как сильно скучаю по маме и как постоянно беспокоюсь о ней. Я не признался в том, что, сидя по утрам в поезде, представляю себе, что с мамой случилось что-то плохое, и стараюсь прогнать эти страхи своей старой мантрой, виня себя за то, что никак не избавлюсь от детских предрассудков, а потом решаю, что лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и пожалеть, потому что мантра, возможно, все еще имеет волшебную силу, и если я откажусь от нее, то подведу маму. Я знал, Шерил скажет, что настоящие мужчины не думают о таком. У настоящих мужчин нет никакой мантры, и они уж точно не скучают по своим матерям.

Позднее тем же утром Шерил заглянула в архив, где я сидел. Лицо у нее было озабоченное, и я подумал, причина в том, что мне не хватало на обед, и я попросил у нее взаймы.

– Кое-что произошло с твоей мамой, – сказала она. – Несчастный случай. Нас обоих ждут дома.

Мы побежали к Пенн-Стейшн. Шерил купила упаковку из шести банок пива, и мы разделались с ними еще до Бейсайда.

– Уверена, все будет в порядке, – повторяла она. Но все уже было не в порядке. Мантра меня подвела. Я подвел маму.

Проходя мимо «Публиканов», я заглянул в окно, услышал смех, увидел счастливые лица за стойкой и едва не предложил Шерил зайти выпить по одной. Дядя Чарли понял бы. Я ненавидел себя за этот импульс, за то, что позволил своим мыслям хоть на секунду отвлечься от мамы, но мне было страшно, а бар являлся для меня лучшим противоядием от страхов. Теперь я мечтал о нем с новой, отчаянной и мощной силой.

В доме у деда я побросал свои вещи в рюкзак, и Шерил поцеловала меня на прощание.

– Будь мужчиной, – сказала она, но не как обычно, а более ласково и ободряюще, словно верила, что я смогу.

Дед купил мне билет на самолет, а дядя Чарли отвез в аэропорт. По пути он рассказал мне все, что знал сам. Мама возвращалась домой с работы, и тут пьяный водитель с выключенными фарами выскочил на встречную полосу. Произошло лобовое столкновение. У нее сотрясение мозга и перелом руки. Врачи считают, мозг мог пострадать.

– У нее амнезия, – объяснил дядя Чарли.

Я спросил, что будет, если мама не вспомнит меня. Он сказал, что не совсем понимает, что я имею в виду. Я и сам не совсем понимал. Наверное, я спрашивал, кем я буду, если мама меня не узнает.

Глава 18. Лана

У нее были глубокие порезы на лице и комки спекшейся крови в волосах. Глаза полуприкрыты – новое, страшное, пустое выражение лица. Я склонился над ней и сказал:

– Мам?

Откуда-то у меня из-за спины медсестра объяснила, что маме дали сильное успокаивающее и какое-то время она будет «в прострации».

– А ты великоват для десятилетнего, – заметил врач.

– Простите?

– Твоя мама сказала, ее сыну десять лет.

– О!

– А когда я спросил, знает ли она, где находится, она ответила, в Нью-Йорке.

– Мы переехали сюда из Нью-Йорка.

– Я так и подумал. Даже подвел ее к окну, показал пальмы и кактусы, но она настаивала: Нью-Йорк.

Когда часы посещений закончились, я вышел из больницы и направился к нам в квартиру. Чтобы успокоиться, попробовал почитать. Не помогло. Я включил весь свет, потом выключил. Сидел в темноте и размышлял. Потом сидел на берегу канала и смотрел на воду. Я был без сил, но не хотел ложиться спать, потому что, стоило мне закрыть глаза, момент столкновения вставал передо мной. Напуганный и одинокий, я думал о том, что мама сказала врачу. В каком-то смысле она была права. Мне десять лет.

Я ничего не планировал, не обдумывал и не предвкушал: просто схватил телефон и набрал номер Ланы, той девушки из школы, о которой рассказывал Шерил. Прежде чем я уехал на лето, мы с Ланой поболтали на одной вечеринке, и даже вроде бы пообещали друг другу быть вместе. Я не воспринял ее слова всерьез и не ожидал от себя, что наберусь смелости ей позвонить. Но сейчас, когда моя мама была в прострации, а мой разум в свободном падении, я испытывал тягу сильней подростковой похоти, если что-то вообще может быть сильнее нее. Тяга к Лане была сродни тяге к «Публиканам», и я отчасти сознавал, что объясняется она желанием отвлечься и почувствовать себя под защитой.