Нежный ангел - [4]

После всех этих манипуляций она снова вышла на улицу.

Минутой позже она уже взбегала вверх по трем ступенькам лачуги на краю города и открывала дверь.

— Папа! — позвала она, запыхавшись. — Я дома!

Слабо, чтобы сэкономить керосин, горела лампа, и рядом с ней виднелся силуэт Джереми Хабера, который сидел с книгой в руках, низко наклонясь над столом. Когда дочь позвала его, он тут же отложил книгу, повернулся к ней, и улыбка озарила его лицо.

— Ты испортишь себе зрение, — укорила она его и вывернула фитиль лампы. И сразу же пожалела, что сделала это.

Он не был старым, но при резком свете лампы выглядел стариком. Натянутая на череп, его кожа, казалось, была слишком мала для его лица; тонкая, как папиросная бумага, она обнажала крошечные прожилки на носу и глубокие впадины под глазами. У него были жидкие волосы, их мягкие серебристые пряди были зачесаны так, чтобы волосы закрывали макушку, а контуры его рук проступали через рукава рубашки, напоминая ветви старого дерева. Он был очень худой, страшно худой.

Но когда он ее приветствовал, пожатие его руки было по-прежнему твердым, а в тот момент, когда он сказал: «Я уже начал волноваться», — свет в его глазах победил тени. Она поцеловала его в щеку.

— Извини, что я так поздно, папа. Вдова Симе попросила меня остаться и натереть полы в столовой. Завтра у нее будут гости из деревни.

Снимая шаль, она шагнула за занавеску, отделявшую часть однокомнатной лачуги, которую она называла спальней, от остальной части комнаты.

— Ты слишком много работаешь, — попенял ей отец. — И ходишь одна по улицам в темноте, рискуя нарваться на всяких подонков, которые шляются по городу…

Энджел посмотрела в заляпанное зеркальце, проверяя, в порядке ли ее волосы, вынула из-за подвязки нож и незаметно сунула его под подушку. Потом она достала свернутые в трубочку деньги из лифа платья.

— Слушай, папа. — Она вернулась в комнату, и когда опустилась на колени рядом с ним, ее лицо горело от волнения. — Мне сегодня заплатили, и к тому же вдова дала мне денег за мытье полов! Вместе с тем, что мы скопили, это почти пятьдесят долларов!

Озабоченность на его лице сменилась уважением.

— Так много?

Энджел кивнула и, сидя на коленях, приподняла незакрепленную половицу около печки.

— Завтра я собираюсь съездить на ферму Мэйсона и куплю нам к обеду ножку ягненка. И может быть, еще сладкого зеленого горошка, который ты любишь. Разве это не удовольствие — съесть что-нибудь вкусное вместо вечной тушенки? Держу пари, у тебя появится аппетит!

Она достала банку, которая стояла под половицей, отвинтила крышку и положила в банку банкноты и монеты поверх остальных лежащих там денег. Почти полная. Совсем скоро…

Энджел вернула банку в тайник.

— Осталось совсем немного потерпеть, папа, — улыбнулась она. — Мы выберемся отсюда. Мы уедем на запад, в Калифорнию, как ты хотел. Может быть, мы даже увидим океан еще до того, как выпадет снег!

Он засмеялся:

— Снег никогда не выпадает ни в Калифорнии, ни там, куда мы собираемся ехать, Энджел. Господь милостив ко мне, я смогу увидеть океан еще до того, как закончится зима.

Это здорово.

Его глаза приняли то нежное, мечтательное выражение, какое появлялось всегда, когда он говорил о Калифорнии, и Энджел положила руку ему на колено. Она не особенно доверяла его словам о Калифорнии, где было бесконечное лето и золотые пляжи, но она любила, когда в его глазах появлялось такое выражение. Когда он так смотрел, она почти верила во все это, и это было прекрасно.

Отец похлопал ее по руке и подмигнул ей.

— У меня тоже для тебя сюрприз. — Он взял костыли и медленно, с трудом поднялся на ноги. — Я сегодня тоже хорошо потрудился.

Энджел смотрела, как он бредет по комнате, тяжело опираясь на костыли, и еле сдерживалась, чтобы не прийти ему на помощь. В последнее время ноги беспокоили его сильнее; это все из-за сырости. Но он, кажется, стал меньше кашлять, и как только они переедут в более теплые края, кашель пройдет совсем. Она была в этом уверена.

Он направился к кладовой и нагнулся, чтобы что-то там взять. Затем повернулся, балансируя на костылях, и она увидела, что он держит в руках какой-то предмет, завернутый в ткань, футов шесть высотой.

— Что это, папа? — Энджел вернула на место половицу, подошла и взяла у него загадочный предмет.

Разворачивая ткань, она взглянула на отца вопросительно.

Она залюбовалась лежащим у нее на руках произведением искусства со смешанным чувством нежности и отчаяния. Это была чайка, искусно вырезанная из хрупкого кедра. Крылья ее были расправлены, шея выгнута дугой, лапки балансировали на плывущем по волнам кусочке дерева. Безукоризненно исполненная, она была изысканной, совершенной в каждой своей детали, завораживающе прекрасной — и абсолютно бесполезной.

Отец постоянно мастерил вещицы, подобные этой. Чайки, цапли, кулики, пеликаны — птицы, о которых никто и слыхом не слыхивал и знать не знал, да если бы даже люди и знали, никто в этих краях никогда не стал бы платить за них хорошие деньги. Он тратил много часов, иногда даже дней, чтобы смастерить их. Он прочесывал лесной склад в поисках кусочков безупречного дерева, шлифовал его и придавал ему форму, а затем с помощью ножа возрождал мертвое дерево к жизни, после чего лакировал его до блеска собственноручно изготовленными маслами и — вручал готовое изделие Энджел, для того чтобы она продала его в городе. Она наполняла корзину деревянными поделками, и иногда ей удавалось выручить за одну из них несколько пенни, продав безделушку какому-нибудь прохожему. Но чаще всего она совсем ничего не продавала и была вынуждена раздавать игрушки ребятишкам или, хотя это и разбивало ей сердце, избавлялась от поделок, сжигая их на костре за мастерской кузнеца.