Нежное насилие - [40]

– Нет. Сержусь на себя.

– Почему?

– Надо было сказать ей, чтобы она нам позвонила. А то мы даже не знаем, где она теперь носится.

– А если бы и знали, какая нам от этого польза?

Официантка со стуком брякнула тарелки с пирожными на их стол.

– Мне, пожалуйста, стакан колы, – быстро заказала Даниэла.

Официантка вопросительно посмотрела на Хельгу Гросманн.

– Да, принесите, пожалуйста, – подтвердила бабушка.

– Вот я и говорю, – продолжала Даниэла, откусывая кусок от пирожного, – пользы нам не было бы никакой.

– Я бы хоть не беспокоилась. Даниэла засмеялась.

– Ты говоришь так, словно она участвует в экспедиции на Северный полюс. А она-то всего-навсего, шастает с этим своим хахалем.

– Это тоже достаточно опасно.

– Глупо она поступила, конечно, – прошамкала Даниэла с полным ртом, – но опасного-то в этом ничего нет.

– Кто может за это поручиться?

Даниэла посмотрела на нее широко раскрытыми глазами.

– Ты это серьезно?

– Да, дорогая. Мужчины всегда опасны.

– Чем же?

– Они лгут нам, обманывают.

– Все мужчины?

– Большинство. С ними всегда надо быть настороже.

– Тогда я рада, что нисколько не интересуюсь мужчинами, да и мальчишками тоже. Они все кажутся мне какими-то глупыми.

– Так оно и есть, дорогая.

– Не могу понять, почему мамуля не осталась с нами в Винтерберге. Ну да, привезти-то она нас привезла, но потом сразу же и удрала. А нам всем вместе было бы гораздо веселее.

– Да. Конечно.

– Ты думаешь, этот хахаль для нее что-то значит?

– Не знаю.

– Что вообще может значить мужчина в жизни женщины? Бывает, что мужчина женщину губит, но ведь это случается не так уж часто.

– Он может сделать ей ребенка.

– Даже если она этого не хочет?

– Если она не побережется.

– Ага. Теперь понимаю. Так у Тилли появилась маленькая Ева. Правильно? Или я что-то путаю?

Хельга придавила окурок сигареты, гася его, а потом сразу же закурила новую.

– Возможно, ты и права.

– Ты не будешь есть свое пирожное? – осведомилась Даниэла.

– Потом.

– А можно мне его съесть? Я имею в виду, что тебе ведь все равно приходится следить за своей фигурой.

Хельга невольно усмехнулась беззастенчивости ребенка.

– Съешь, дорогая.

– Спасибо, бабуленька.

Даниэла пододвинула к себе тарелку с толстым сливочным пирожным. Но по мере того как его осматривала, лицо ее принимало все более скептическое выражение. Наконец она протянула:

– Думаю, тут для меня слишком много. Лучше я пойду и возьму в буфете еще кусочек самбука. Можно?

– Не возражаю.

Хельга смотрела, как девочка направляется к буфету, наблюдала за ее проворными, чуть угловатыми движениями, за похожими на мальчишечьи черными вихрами, которые словно подпрыгивали на ее голове, за узкими бедрами в лыжных брюках, за уже почти взрослыми плечами в красном зимнем свитере. Хельга. чувствовала, что сердце ее наполнено любовью к внучке.

Малышка выглядела такой довольной, такой уверенной в себе и такой чистой в ее детской сущности. Хельга подумала: «А ведь Катрин была в этом возрасте совсем другой – скромной, задумчивой, робкой. Но точно так же, как Даниэла, еще не затронутой всем этим свинством сексуальности».

Придется ли пережить с внучкой то же, что с дочерью? Трудные годы полового созревания. Первые безрассудные влюбленности. Боль разочарований, когда они рушатся…

«Храни меня от этого, Боже!» – подумала Хельга, но сразу же поняла, что этот молитвенный порыв едва ли будет услышан Всевышним.

Жан-Поль настоял на том, чтобы Катрин, высадив его у аэропорта, сразу же ехала дальше.

– Я же знаю, тебе не терпится попасть в этот проклятый Винтерберг.

– Это неправда, – запротестовала она. – Я охотно еще побуду с тобой.

– Мне бы это доставило только беспокойство. Прошу тебя, не выходи из машины, поезжай.

– А если твой самолет опоздает с вылетом? Или рейс вообще отменят?

– Я не маленький, не растеряюсь.

Катрин остановила машину. Жан-Поль наклонился, поцеловал ее и схватил за руку, чтобы не вздумала открывать дверцу со своей стороны.

– Делай, как я сказал! Ну, пока! До встречи в Риме, ma chérie!

Он вышел из машины, потянул с заднего сиденья свой чемодан-рюкзак, захлопнул дверцу и быстро исчез в потоке людей, устремившихся в зал ожидания.

Как всегда, расставшись с ним, Катрин ощутила некоторое облегчение, которого стыдилась. Быть вместе с ним – чрезвычайно трудно не только физически, но и эмоционально. Оставшись одна, Катрин как бы обретала легкость.

Может быть, именно поэтому у нее не было желания сразу же ехать в Винтерберг. Но признаваться себе в этом не хотелось, и она нашла оправдание в том, что просто погодные условия и плохая видимость не подходят для такой поездки. Во всяком случае, она решила переночевать в Дюссельдорфе.

Приехав туда, Катрин, как всегда, остро ощутила свою изолированность от мира. Она включила все лампы, все приборы отопления, открыла окна, чтобы проветрить квартиру. Через несколько минут воздух посвежел – она закрыла окна и задернула занавески.

Неожиданно потянуло к телефону. Позвонить матери? Нет. Это обязательно вызвало бы вопрос: «Когда же ты, наконец, доберешься до нас?» А Катрин чувствовала, что точно ответить еще не в состоянии. Отца она видела перед самым Рождеством. Если позвонить ему, он может подумать, что она хочет чего-то попросить. Да и что она могла бы сейчас ему рассказать? Что ее друг собирается разводиться? Это вызвало бы ряд вопросов, на которые она ответить еще не может. Катрин перебрала в уме имена своих подруг, но среди них не было ни одной, которую она могла бы обременить своими проблемами. И к тому же, что они могли ей посоветовать? Ничего такого, что не пришло бы в голову ей самой.