Нежное насилие - [32]

– Посмотри-ка, Даниэла, снег пошел! – обернулась к внучке Хельга Гросманн. – У нас там будет изумительно красиво.

– Бабуля, меня вроде бы мутит.

– Отложи в сторону книгу, покрути ручку, чтобы опустить стекло, и сделай глубокий вдох!

«И почему это всегда надо говорить одно и то же? – думала Хельга. – Я ведь знала, что так и будет. Но не пожелала вмешиваться. Я все же не мать. А Катрин, кажется, сейчас только о том типе и думает»

Хельга вовсе не держала зла на Катрин за то, что та заставила ее в свое время отказаться от Карла. Когда Хельга недавно рассказала об этом Даниэле, то вдруг осознала, сколь комичен в сущности этот эпизод. Над ним вполне можно посмеяться.

Глупо было с ее стороны пытаться вторично выйти замуж. Зачем все это? Чтобы у него были своевременно выглаженные рубахи и обед на столе? Ведь все свелось бы именно к этому. Мать Карла, следившая за ним раньше, умерла за год до его знакомства с Хельгой, так что он просто искал ей замену. Хельга чувствовала это уже с самого начала. Но совершенно убедилась в этом, когда он не пожелал оставаться в роли любовника: этого ему было недостаточно.

«Прощай, Карл, – думала она, – спасибо, что ты исчез. Это спасло меня от массы неприятных переживаний».

Да и дочери она должна быть благодарна. Если бы Катрин не вынудила ее отказать Карлу, то, кто знает, может быть, ему и удалось бы воспользоваться временной слабостью молодой еще тогда женщины.

Карл Лафитт. Как сложилась его судьба? Конечно же, он женился на ком-то другом. Он был надежным и корректным человеком, вполне способным подарить спокойную жизнь женщине, которая ее ищет.

Уже много лет Хельга не вспоминала о нем. Как случилось, что мысль о Карле посетила ее именно сегодня? Воспоминания навеял разговор с Катрин. Случайно? Или дочь хотела этим напоминанием сказать что-то определенное? Может быть так: «Только не устраивай мне сцен по поводу Жан-Поля!»

Но необходимости намекать на это не было. Ведь Хельга никогда никаких сцен не устраивала, Катрин не может этого не знать. Хельга подавляла в себе всякие упреки и терпела все, как бы Катрин ей ни досаждала.

После всех совместно прожитых лет, после всего, что им пришлось вместе претерпеть, Хельга считала, что имеет право на дружбу дочери. Но Катрин, кажется, была не в состоянии это понять. Не раз и не два она топтала ногами материнское сердце.

Конечно, Хельга сознавала, что подобное выражение звучит напыщенно. Но именно так она воспринимала поведение дочери.

Надо признать: не сказать Катрин о звонке Жан-Поля было не более чем детской проделкой. Но ведь Хельга знала, к чему это приведет. Стоило ему только поманить ее пальцем, и Катрин бросала решительно все, чтобы кинуться в его объятия. При этом предавалось забвению все то, что сделала для нее мать; не имело значения и то, что испытывала при этом дочь. Да, Катрин бежала к этому типу по их растоптанным сердцам.

А что, собственно, есть у него такое, чего не могла бы ей дать Хельга? Секс. Мужской половой орган. Только это. Ничего другого и быть не может.

Нечто подобное происходило в те давние годы и с несчастным Петером, но Хельга тогда не обращала на это внимания, потому что Катрин была всего лишь неопытным щенком. Хельга не думала, что история повторится, но именно это и произошло.

Ради этого типа, который, в сущности, ее ни во что не ставит, который дает о себе знать лишь от случая к случаю, которому не пришло в голову ничего лучшего, чем прислать к Рождеству пакет с продуктами… Сыр! Просто смешно! И ради такого человека Катрин бездумно пожертвовала их совместным отдыхом.

«Это выше моего понимания, – твердила себе Хельга, – просто непостижимо, право! Можно было бы это понять, – думала она, – если бы Катрин весь свой отпуск решила провести с Жан-Полем. Одобрила бы Хельга и намерение Катрин проводить с ним выходные дни один-два раза в месяц. Но, увы, это невозможно, он ведь ко всему прочему еще и женат, так что праздничные дни принадлежат, разумеется, дражайшему семейству.

Как только Катрин может мириться со всем этим после того, что пережила в детстве с отцом! Она не стыдится играть роль разрушительницы семьи! Позор!»

Чтобы длинные волосы не мешали смотреть на дорогу, Катрин заправила их за уши. Хельга бросила косой взгляд на профиль дочери, ее выпуклый лоб, нос с маленькой горбинкой, нежный подбородок. «Вот ведь, выглядит совсем невинной, – подумала она, – словно молоденькая девчушка, почти ребенок. Да она и есть ребенок, желающий иметь все, что ему нравится, и не склонный считаться с другими и в чем-либо отказывать себе. Ах, Катрин, Катрин, когда же ты наконец вырастешь?»

Хельга была уверена: придет время, и Катрин поймет, что никто ее не любит так, как любит мать, и ни с кем она не может быть счастливее, чем со своими матерью и дочерью.

– Мы должны быть всегда вместе, мы трое, – произнесла она вслух.

Катрин встрепенулась.

– Что такое, мама? Что ты сказала?

– Ничего особенного, просто мысли вслух.

– Ах, вот что!

– Даниэла, прикрой окно! Сквозит!

– А меня еще мутит, – пожаловалась девочка.

– Сама виновата, – бросила Хельга.

– От этого не легче.

– Мы уже подъезжаем, – утешила девочку Катрин, – ты сможешь выйти из машины.