Нежное насилие - [17]

Дома, в Гильдене, сердечной встречи не было. Но Катрин и не ожидала ее. Она знала, что и мать, и дочь всегда играли роль обиженных, когда она от них уезжала.

Бабушка и внучка сидели за столом в гостиной, играя в ромме,[20] и едва взглянули на Катрин, когда она вошла.

– Добрый вечер, вот и я! – весело крикнула путешественница, словно не замечая их мрачноватого настроения.

– Мы ждали тебя раньше, – сказала мать.

– К сожалению, мне еще пришлось убирать комнаты, снимать постельное белье… – Катрин умолкла на полуслове, сообразив, что подобные детали могут показаться матери неприличными.

– Никто тебя не упрекает, дорогая. Скорее, нам следует извиниться перед тобой: мы без тебя поужинали.

– Невелика беда! Если проголодаюсь, то просто сделаю себе бутерброд. А пока я сыта по горло. Днем обедала свиной ножкой.

На это никто не отреагировал.

– Я делаю ход, бабушка. – Даниэла выложила на стол несколько карт. – Вот эти парные, а вот в придачу.

– Только не вздумай закончить!

– Не бойся, не закончу.

Катрин казалось, что этот или совершенно аналогичный диалог она слышала уже тысячу раз. Говорили всегда об одном и том же – и за игрой, и за едой: «Передай масло, пожалуйста», «Кусочек ветчины!», «Можно тебе передать это блюдо?»

Всегда одно и то же. Неужели так во всех семьях? Или только у нее? Или все это совершенно нормально, и она напрасно обращает на это внимание?

У Катрин не было ответа. Но она знала, что совершенно абсурдно такое положение в семье, когда нельзя рассказать о прогулке вдоль Рейна или об испорченном обеде, когда никто ее ни о чем не спрашивает и даже не выражает готовности выслушать ее рассказ.

Вся радость возвращения домой – а она ведь радовалась этому возвращению – вдруг испарилась.

– Я пойду к себе, – произнесла Катрин.

– А сыграть с нами не хочешь? – разочарованно спросила Даниэла.

– Не приставай к маме, она устала! – одернула Хельга Гросманн внучку. – Отдыхай, дорогая, – добавила она, повернувшись к Катрин, – тебе надо восстановить силы.

– Как обошлось дело с Тилли?

– Да так… Как всегда, – сказала Хельга вполне дружеским тоном.

Однако Катрин расслышала в этом упрек.

– В ближайшее время я тебя больше одну не оставлю, – пообещала она.

– Ты же знаешь, я вполне справляюсь.

– Вероятно, встречать Клаазена я не поеду.

– Не поедешь? – Теперь Хельга подняла голову и внимательно взглянула на Катрин через свои поблескивающие очки. – Я-то думала, что это для тебя важно.

– Не так уж и важно. Не настолько, чтобы из-за него бросить среди бела дня все домашние дела – так мне кажется.

– Решай сама, дорогая. Но из-за меня нет необходимости ему отказывать. Этого я бы не хотела ни в коем случае.

– Это не из-за тебя, мамуля.

– Тогда ты должна была бы и выразить это как-то иначе. Ты же знаешь, я никогда не требовала от тебя никаких жертв.

– Я этого и не говорю.

– Вот и хорошо, дорогая. Может быть, ты пойдешь отдохнуть? Мне как-то неуютно, когда ты стоишь здесь как неприкаянная, заглядывая нам в карты.

– Собственно, я еще вовсе не устала, – сказала Катрин, сама поражаясь своим словам.

Даниэла повернула к ней свое живое, маленькое смуглое, как у цыганенка, личико.

– Ну так давай, садись! Чего ты ждешь? Поиграй с нами! Втроем веселее!

– Подождите, я только сниму куртку и положу на место вещи. И сразу же приду.

Через десять минут она составила компанию матери и дочери. Сняв юбку и пуловер, она набросила свободный халат. Да, теперь она действительна была дома.

Прошло несколько дней, и ей позвонили из редакции «Либерта». Катрин как раз закрывала лавку, и первой, как всегда, у телефона оказалась Хельга. Сняв трубку, она прикрыла ее рукой и прошептала:

– Это господин Клаазен. Сказать, что тебя нет?

– Не надо, я поговорю. – Катрин взяла трубку.

– Добрый день, госпожа Лессинг! – услышала она голос секретарши. – Минутку, прошу вас. Соединяю с господином Клаазеном.

Потом послышался голос Эрнста Клаазена. Его четкая речь с ярко выраженным северонемецким акцентом резко обрушилась на Катрин. Со сдержанной вежливостью он осведомился о погоде на Рейне и о ее самочувствии. Катрин отвечала рассеянно, поскольку уже думала о том, как избежать встречи, которую он, видимо, предложит.

– А как идет работа? – поинтересовался он.

– Новые эскизы почти готовы. Вышлю их вам завтра или послезавтра.

– Не надо, подержите их у себя. Тогда у вас будет возможность передать их мне из рук в руки. Пятнадцатого я буду в Дюссельдорфе.

– Ох, это неудачно, – бросила она, волнуясь. – Пятнадцатое как раз понедельник, так ведь? В этот день моя мать должна уехать. А закрыть лавку я не могу.

– Ну, тогда я остановлюсь в Дюссельдорфе на обратном пути. Восемнадцатого. Согласны?

– Нет, к сожалению. В этот день я тоже освободиться не смогу.

Клаазен секунду помолчал, и Катрин подумала: «Какую же идиотскую сцену я тут разыгрываю! Он, наверное, сочтет меня самой безответственной болтушкой всех времен. Да и мне самой надо бы с ним увидеться. Похоже, теперь он полезет в бутылку».

Но когда он снова заговорил, его голос звучал совершенно спокойно, никаких следов обиды не ощущалось.

– Тогда давайте просто возьмемся за это дело с другого конца, – предложил он. – Скажите сами, когда бы вам было удобно встретиться, любезная госпожа Лессинг.