Нежелательные элементы - [147]

И только когда у него обнаружилась язва двенадцатиперстной кишки, он наконец осознал, насколько непосильны были требования, которые его разум предъявлял его телу. Пусть он научится иногда давать себе волю, требовал лечивший его проницательный врач, и Филипп принял этот совет — до известной степени. Невозмутимая сдержанность стала частью его характера, и отказаться от нее было нелегко. И вот теперь, ощущая, что нервы напряжены до предела, он уходил туда, где рядом никого не было, — в умывальную, в коридор или дальний угол комнаты — и сквозь стиснутые зубы беззвучно бормотал самые кощунственные ругательства, какие только мог вспомнить. Это было по-детски, но помогало. Раза два его застигли врасплох: он не успевал придать лицу безразличное выражение и перехватывал удивленный взгляд проходившего студента или преподавателя. Он пугался, потому что боялся насмешек, но вместе с тем тайно злорадствовал, потому что был бы рад сорваться и показать всему миру свою истинную неприрученную натуру. Однако каждый раз он сдерживался по привычке к железному самоконтролю.

Сейчас он был один у себя в кабинете и мог расслабиться.

Пригнувшись к столу, он монотонно сыпал ругательствами, и голос его был полон угрозы и ярости.

С этим чертовым делом надо кончить, и поскорее. Неприятно, конечно, но ничего не поделаешь. То, что произошло, нельзя игнорировать. Необходимо принять меры. Пусть Глив разбирается, что будет только справедливо, поскольку причиной всему он (хотя, бесспорно, без какого бы то ни было умысла).

Профессор Глив с самого начала восторженно одобрял эксперименты по генетическому воздействию. Он был приятным и порядочным человеком, не лишенным честолюбия, а причастность к такого рода исследованиям могла только украсить его профессиональную карьеру. Он почувствовал явное облегчение, узнав, что его скромному бюджету не угрожают никакие дополнительные расходы, и великодушно предоставил Уильямса в полное распоряжение Филиппа.

Филипп колебался. Его отношения со старшим лаборантом оставались натянутыми, и он обращался в главную лабораторию, только когда у него не было иного выхода. С другой стороны, ему приходилось тратить много времени на чисто техническую работу, с которой вполне мог справиться Уильямс.

Все получилось лучше, чем он ожидал. Правда, они с Уильямсом были далеко не друзья, но и до открытой вражды дело не доходило. Оба старательно избегали поводов для столкновений, и до сих пор все шло гладко.

До сегодняшнего дня.

Они работали в углу, отгороженном от остальной лаборатории полиэтиленовой пленкой, защищавшей их от сквозняков. Филипп топкой пипеткой вымывал яйцеклетки из яйцевода мертвой мыши.

— Откуда мы получаем сперму? — спросил вдруг Уильямс.

— А? — рассеянно отозвался Филипп, пытаясь направить тонкий конец пипетки под нужным углом. — Чашка с питательной средой у вас готова?

— Готова, — ответил Уильямс. И снова спросил: — Откуда мы получаем сперму?

На этот раз Филипп оторвался от работы и удивленно взглянул на лаборанта.

— Зачем? Яйцеклетки уже оплодотворены.

Уильямс непонимающе уставился на него.

— Оплодотворены? Но как…

— Неужели вы не знаете? Мы уже который месяц этим занимаемся! — И Филипп, сдерживая раздражение, сказал, словно читая учебник: — Помещаете самцов к самкам и на следующее утро отбираете самок, которые…

Уильямс прервал его.

— Я нс об этих, — он махнул рукой в сторону клеток с подопытными мышами. — Я говорю о человеческих яйцеклетках.

Филипп насторожился.

— Каких, каких?

Лаборант смерил его высокомерным и в то же время хитрым взглядом.

— Я ведь способен сообразить, что к чему, — сказал он. — Но какой спермой вы их оплодотворяете?

— Своей, — оборвал его Филипп. — Дайте же чашку. Их надо быстрее поместить в инкубатор.

Уильямс не шелохнулся.

Филипп перенес собранные яйцеклетки на предметное стекло микроскопа. Он не видел, что лаборант побагровел.

— Я просил чашку, мистер Уильямс.

Уильямс поставил чашку с питательной средой на край стола, и Филипп с изумлением уставился на него.

— Вы хотите сказать, что ваша… что вы… — голос Уильямса дрожал, очки сползли на кончик носа. — Вы… вы… это омерзительно.

Филипп отложил пипетку. Он все еще не понимал, что так взволновало лаборанта.

— Слушайте, мистер Уильямс. Неужели это для вас новость? Во всем мире лаборатории пользуются донорами-добровольцами, это же общая практика. — Он решил обратить все в шутку, поговорить как мужчина с мужчиной. — Какой мальчишка не был в этом повинен? Вполне нормальный этап полового развития. Ну, а уж в интересах науки и вовсе.

Он протянул руку, чтобы дружески похлопать Уильямса по плечу. Тот отшатнулся. Губы у него дрожали, и он с трудом выговорил:

— Это могли быть яйцеклетки белой женщины.

Он снял очки и со злостью протер их полой халата. Без очков его лицо казалось голым и беззащитным.

Филипп рассматривал его с тем отчужденным вниманием, с каким рассматривал бы данные, свидетельствующие в пользу сомнительной теории.

— А это что-нибудь меняет? — спросил он наконец.

— Еще бы! — взвизгнул Уильямс. — Вы же цветной.

Он этого ждал. Их разговор ни к чему другому привести не мог. Впрочем, подумал Филипп, все началось гораздо раньше — когда я согласился работать тут и стал его начальником. И даже еще раньше, когда я решил вернуться в эту страну. Когда я уехал. Когда решил заняться медициной. Когда родился, и родился не белым. Вот когда. Это было предопределено еще в ту холодную августовскую ночь в лачуге из кровельного железа среди карру сорок семь лет назад. И все-таки к этому нельзя привыкнуть.