Нежданный диалог - [6]

Раз есть баран, то будет шаурма…

Какой дурак уйдет из-под ярма?

Мудак обыкновенный. Зокрема…

Какая вдохновенная корма!

Чего ж ты ждешь? Сама-сама-сама…

* * *

Спасибо, что нынче вспомнился

один из тех вечеров,

морозным туманом наполненный,

эхом притихших дворов,

светом реклам бесчисленных,

предпраздничной суетой

и самою из немыслимых —

несбыточною мечтой…

А может, безмолвием просто,

и грустным нелепым сном,

и непогодой, грозно

шныряющей за окном…

Улица опустела,

и за стеклом — лишь тень.

Не вспомнить в тумане белом

ту ночь и следующий день.

Я, верно, шутил между делом,

беспечен во всем до конца.

Ведь за стеклом запотелым

не видно ее лица.

Снова огни рекламные

тревожат тень на стене…

А может быть что-то главное

в тот вечер не встретилось мне?

Прошло стороною и скрылось,

а я равнодушно глядел,

как улица снегом искрилась,

приветствуя этот удел.

И был я согласен, не скрою,

с яркой игрой огней,

и зимней морозной порою

стараюсь не думать о ней…

И все ж хорошо, что вспомнился,

среди других вечеров,

тот самый, туманом наполненный,

эхом несказанных слов…

* * *

Вернется ветер.

Жди или не жди,

А все равно: врасплох и впопыхах.

Ты думаешь — готов? Увы и ах.

Враз — до костей.

Замочат нас дожди.

Жара просушит.

Выморозит лед.

Мы двинемся куда-нибудь вперед,

Вот только перед повиляет задом,

Да скроется…

Не больно-то и надо

* * *

Прохладу утра летнего

прорезали лучи,

а мы и не заметили —

усиленно молчим.

Стараемся не выглядеть

иначе, чем всегда.

И в этой ложной выгоде

теряются года.

Нам недоступна разница

фантазии и лжи…

Все незаметней праздники,

и все привычней жить.

В заботах вновь растаяли

рассветные лучи.

Все проще нам выстраивать

слова, но мы молчим.

* * *

Пианист играет, как умеет.

Не по нраву — можете стрелять.

Все ему до лампочки — злодеи,

Гении, лжецы… Природа-мать

Удружила: не играть — не может.

Хлопайте и ахайте «талант!»

Или раздраженно плюйте в рожу —

Не заметит вовсе. Музыкант

Впал в святую ересь простоты.

Даже не пытайтесь понимать!

Что ему восторги и цветы —

Он играет… Можете стрелять.

* * *

Небо внезапно рухнуло в город —

прямо в улицы, в потоки машин…

И вдруг оказалось, что город молод

и даже ловок и неустрашим.

И близкое небо вскоре заметили

жители города, прохожих толпы.

И стали люди друг к другу приветливей,

хоть что случилось не поняли толком.

А город почувствовал радость света,

умылся неба голубизной,

возможно, представил, что вся планета

и даже звезда далекая где-то

сейчас любуются его новизной.

Жизнь из улыбок настроение строит —

и город улыбался уличным движением,

а это, поверьте, дорогого стоит.

И все прониклись к нему уважением —

он ведь и был уваженья достоин.

Город забыл, что истоптан подошвами,

что носит домов безобразный горб,

что эхо его анекдотами пошлыми

пропитано густо, огульно, беспошлинно.

Город помнил только хорошее

и этим был чрезвычайно горд.

* * *

— Рефлекс важней рефлексии, мой друг.

Не сомневайся — просто реагируй.

Плати, не напрягаясь миру виру.

Разбор грехов и перебор заслуг

Оставь толпе, врагам, попам и Богу —

Он все решит, как надо, но не вдруг:

Ему сейчас возиться недосуг

Со всеми нами. Выйдя на дорогу,

Не размышляй о правоте пути.

Неважно, кто за что осудит строго,

Неважно, как, и с кем шагаешь в ногу,

Неважно, прав ли. Не грузись, иди,

Куда идется. Даром не вибирируй.

Свою, пиита, выкинь на фиг лиру.

И никогда не говори «прости»…

— Все правильно.

Все верно.

Только так.

Но — не сумею.

Извини.

Дурак.

* * *

В этом мире, слишком изменчивом,

постоянства скупа награда —

ничего не поделать и нечего

обижаться и духом падать.

Не включиться стоп-кадру вечности

для банальной житейской мелочи.

Потеряются в бесконечности

повороты секундной стрелочки.

Вот, казалось бы, только-только

здесь стоял, улыбаясь утру,

но подернулось небо жестокостью,

а улыбку и вымучить трудно.

Здесь была в глазах ее сказка,

только мне было важно не это.

И крошится закат тусклой краской,

на повтор налагая вето.

Все — по-прежнему, те же травы

мне под ноги ложатся послушно,

только вот не имею права —

не узнать мне, что я прослушал…

Просто вдруг понимаешь отчетливо —

это было и больше не будет.

И опять словно кто-то расчетливо

нас толкает в сумятицу буден.

И опять мы, делами заняты,

обрываем листки календарные,

отмечая вехами памяти

слишком часто что-то бездарное…

Впрочем, вряд ли уместна патетика —

громких слов, в нашу память ввинченных,

сожалений напрасных, поверьте мне,

ни к чему число увеличивать…

* * *

Последний ли день Помпеи,

Последняя ль ночь Поппеи,

Гораций, Вергилий, Овидий ли —

Но Ромула сильно обидели.

Разжалован Павел в Савлы.

Пожалован Савел в Павлы.

Христос на кресте — без ордена?

Прибейте ему «георгия»!

Не выживет Юлий до августа.

Нет счастья в июле Августу.

Не ловят аквилы мушек…

Зачем Карфаген разрушен?

Оттуда придут вандалы,

Страшнее, чем готы и галлы,

И выгорит вечный Рим…

Однажды и мы погорим.

* * *

Амфитеатром ввысь трибуны.

Собрались, чтоб посмотреть на гладиаторов

здесь патриции, трибуны

и, конечно, же почтенные сенаторы.

Вопль толпы еще не замер,

и кто кровью, кто слезами

обливался на арене до последнего…

А из публики «Ату!» кричали, «Смерть ему!»

Колья крепкие в ограде —

чтоб сдержать любой напор.

Самый крупный бык из стада

и напротив — матадор.

Одинаково упрямы,

и в глаза друг другу прямо