Нежданно-негаданно - [57]

Лузина взволновало и другое: необходимо пробурить еще скважины. Ведь в Поволжье, где когда-то работал, из десяти скважин нефтеносными оказывались только три-четыре. Здесь было не так. Они пробурили несколько скважин, и все они дали нефть. Уверенность была ясной. Никто не сомневался. А Лузин уже прослышал, что геологи открыли недалеко еще одно месторождение на озере Черном. И сразу встает проблема, а как бурить это озеро? Вокруг его болота да топи бездонные — это еще неизвестно тогда было.

…Градов понимал: открыто интересное месторождение. Мысли терзали, не давали ему покоя: может, здесь удастся отквитать все свои невезения. Но он видел, как трудно бурить в здешних, пока еще не обустроенных местах, и уверенности, что все пойдет как надо, — не было.

Но Градов не терял надежды, настраивал себя на то, что все образуется: «Трудно, пока разбуриваем, а как месторождение заявит о себе, даст нефть — все будет: и техника, и люди».

Доронин собирался перевезти старуху-мать, тоже чувствовал, что нефти-то на долгие годы хватит. Всем буровикам давали квартиры в кирпичном большом доме, уже город закладывали.

Веревочкин делился с Дорониным мыслями вслух:

— Мне бы, Федя, бабу теперь хорошую, и путешествия Коли закончены. Сколько веревочка не вейся, а конец должен быть. Набродился я досыта. Лучше искать нечего. Горючки-то, как он называл нефть, еще после нас останется.

— Вот в отпуск поедем в Башкирию, найду тебе невесту. Есть у меня на примете, — отшучивался Доронин.

— Это, Федя, хорошо. Молоток! — гоготал Веревочкин.

В самый разгар работ, на первой скважине Лузин получил письмо от матери, где написано было всего несколько строк:

«Милый Владик, этой весной совсем худо себя чувствую: часто болит сердце. Было два приступа, не сообщала тебе — не хотела расстраивать. Но, видно, сердце новое не вставишь, хочу увидеть тебя. Мало ли что может случиться. Самой уж к тебе не бывать, тяжелы мне такие переезды. Не обижайся за отказ приехать.

Крепко тебя целую, родной мой.

Мама.

P. S. «Еремея Градова я помню хорошо, как же, упрямый такой мальчуган был. Учился посредственно. Семья у них большая была. Некогда за детьми следить, видно, было.

Душевный привет ему передай, сынок».

Лузин тогда показал письмо Градову.

— Конечно надо съездить, Владислав. Закончите скважину — и поезжай. Навести старушку. Поклон ей низкий от меня.

После Лузин еще получил письмо из дому, где мать писала, что вроде получше ей стало, если некогда, так может и не ездить, повременить.

И Лузин пробурил еще несколько скважин: надо довести дело до конца.

С первым пассажирским теплоходом он поплыл вверх по Оби, до речки Быстрой, а там уж на попутной лодке, да и пешком недалеко, три версты.

Подходя к деревне, Лузин встретил старика Сергея, рыболова.

Тот, увидя Лузина, потупил взгляд, покачал головой:

— Поздно, паря, три дня ждали. Схоронили всей деревней.

…Лузин никогда не простит себе этого, такое не сгладится.

Вернувшись в Тавдинск, только через день получил телеграмму, посланную ему.

Потом окунулся в работу, дело принимало широкий разворот, горе и боль зарубцовывались.

Глава пятая

Наступила осень, небо оседало над Обью прямо на лес. Покраснели дрожащие листья осин, зажелтели верхушки берез, реже раздавались на реке гудки пароходов, около берегов застекленели широкие каемки — «забереги»; вода стала холодной, прозрачной, как воздух, нет-нет да одинокие снежинки мелькнут, неся что-то грустное, стаи уток и гусей тянулись к югу, тревожа душу.

Веревочкин вернулся с курсов бурильщиков, возглавил в бригаде вахту, которая сменяла доронинскую. Он, как обычно, балагурил, отвлекая Лузина от грустного, тяжкого:

— Ну, теперь, Федя, мы с тобой на равных. Еще годок, так и Владислав Петрович в помощниках моих окажется. Дела! Ну, а Градова мне не спихнуть — крепкий мужик.

— Почему же не столкнуть? У него семь классов грамоты, а у тебя все-таки десять, — не замешкался Доронин задеть Градова.

Веревочкин взъерошился:

— Градов с умом дела ведет. Ты на него бочку, Федя, не кати. Да он и друг нашего Петровича. А за Владислава мы в огонь и воду.

— Без Петровича он на мель сядет — вот и друг! Нужен он ему, как воздух. Ну-у, как ты, Никола, догадаться не можешь. Ай-яй. Говоришь, многое повидал. На Колыме босиком ходил.

Веревочкин гоготал, говорил, что разберется, и если Градов финтит, то Веревочкин может ему и замечание дать, — заканчивал он под ухмылки окружающих.

Перед глазами Лузина всплывало новое и новое: разбуривали отдаленное месторождение, они уже знали, что потом станут бурить на Черном, их бригаде доверено начать. Как-то все сложится?..

Никто тогда не мог подумать, что Сибирь выкинет такое… Да и начало далось нелегко. Надо было самим завозить бурильные и обсадные трубы, долота, турбобуры, доделывать неполадки после вышкомонтажников. Тогда не то, что теперь, — принимай готовенькую вышечку. В то время не считались… Не хватало людей, оборудования, а бурить надо.

Облака сгущались, из белых превращались в сизые, потом синели, и затягивало все сплошным синим одеялом, которое опускалось все ниже и ниже и, казалось, плыло по реке. Обь потемнела, взбеленилась после дождей, сносила баржу с оборудованием ниже намеченного причала, а там болота, тайга, такие места, что и трактор не везде пролезет.