Нежданно-негаданно - [56]

Если не убедит, тогда станет доказывать в тресте. А главного инженера пришлют. Буровая стоит, время идет, весна на носу…

Градов словно чувствовал мысли Лузина, больше он выхода никакого не видел: Лузин работал в Башкирии мастером, добро показал себя, и дело знает, и с людьми ладит.

А когда Лузин первый молвил о своей думке, — обнял его Градов и платком глаза протер, сказав: начинаем большое дело, Петрович; одобряю и радуюсь, лучше тебя никто не справится. «Вот здесь и пусть проявит себя. Кто не потянет — выговорит, не умеет — научит, не захочет — заставит, — думалось Градову. — Здесь такие Лузины и нужны, а не тихони», — заключил он.

Лузин стал готовиться к бурению. А Градов уладил дело с перестановкой.

Глава четвертая

Лузин тогда сутками не появлялся в поселочке, неотложных дел на буровой — «выше головы». Он думал, что люди могут не выстоять, чувствовал, видел их усталость, слишком жестокие условия бурения. Того нет, другого недостает. Но на вахту Доронина он надеялся. Доронин не сникнет, не потеряет веру. А Веревочкин еще побойчее. Тот как бы радовался трудностям, поглядывал на окружающих и говорил в уме: поглядим, как вы, соколики, выстоите, поглядим. Веревочкин на Колыме выдюжил, а здесь уж он покажет себя. И было еще у Веревочкина убеждение: он того считал достойным человеком, кто на своем месте, знает дело и вкладывается в него, а если же в ком-то не видел этого, говорил: «дешевка, сорняк-трава».

Веревочкин хорошо помнит, как ему сначала трудно приходилось трудиться помбуром после курсов: уставал сильно, но надеяться не на кого: мать санитаркой в больнице работала, а кроме него еще четверо. Он терпел, втянулся. Потом легче стало. Окреп.

Остальные ребята Доронина тоже боевые. Да разве с Веревочкиным и Дорониным иные сработали бы? Не мало перебрал Федор людей, пока скомплектовал себе вахту. Доронин считал, что в бурении особое прилежание нужно. Кроме знаний, еще интуиция, чувство должны быть у бурильщика. Иначе не будет успеха. Федор начал работать в бригаде отца на Волге и познал все тонкости бурильного дела. Ленившихся, нерадивых он терпеть не мог и заявлял прямо: «Не будет из тебя, друг, бурильщика».

Лузин верил в вахту: пусть хоть половина людей разбежится, а вахта Доронина не сдастся, и остальные за ней потянутся, и пробурят они скважину, другую, третью… а уж если много нефти, тогда повалит сюда народ, пойдут дела.

Бурили почти месяц. Шел апрель. Солнце по-ласковому пригревало в полдень, играло лучами в хвое, золотило стволы сосен, отогревало тайгу.

На опушках чертили крыльями глухари, готовясь к брачным игрищам. Бурить стало легче: раствор не замерзал, оборудование не «прихватывало». Лузин чувствовал: скоро они одолеют: Ему уже почему-то воображалось, что все обошлось, скважина оказалась нефтеносной. Сыплются поздравления, приветствия. Теперь начало-о-сь, и уж ничего не остановит их. Он видел радостные лица своих буровиков, вышкомонтажников, показался вверху вертолет, приземлился, люди бегут к буровой. Вон и Градов поздравляет, держит речь: вот она, братцы, сибирская нефть. Пошло… Молодцы!..

«Все в ажуре, — произносит Веревочкин. — В порядке дела, начальник. Не сомневайтесь!

Здорово! Не зря они ехали сюда! Лузина перебивают, кричат, волнуются. И виделось ему много пробуренных скважин, каждая — нефтеносная, действительно нефть уже найдена, прогнозы оправдались, поселок Тавдинск станет городом, нефтяной столицей России, Союза, месторождение привлечет внимание, к городу с «Большой земли» проложат железную дорогу, и побегут составы с нефтью во все стороны. Сибирь станет делать политику.

Лузин опомнился. Полегчало от тех давнишних воображений.

Теперь все стало наяву. Но мысли снова наткнулись на Доронина, другого Градова, и воспоминания начали бередить его, толкались, лезли одно на другое.

Все неожиданное, трудное, почему-то сваливалось на вахту Доронина. Это и худо и хорошо. Худо то, что изматывались лучшие в бригаде люди, они трудились по нескольку смен, еле держались на ногах; а хорошо то, что иная бы другая вахта — не выдержала, и скважина бы была «заморожена». Бурили первенца своего по весне. Разлились вешние воды, маленькие речушки стали реками, болота — озерами, и буровая оказалась на островке. Лузин понял: бурить, оказывается, в весеннее половодье в Приобье ничуть не легче, чем в стужу. На работу ездили на катере, летали вертолетами. Но вот пошли дожди, вода прибывала, стала подбираться к буровой, начала затоплять земляные амбары с глинистым раствором, сплошная кисея дождя повисла на несколько дней, заслоняя видимость. Вертолеты летать не могли, катер со сменной вахтой блуждал по озеру в тумане. Долго не могли пробраться к буровой, а вахта Доронина трудилась уже четвертую смену.

Федор стоял у ротора с синими, как баклажан, ободьями под глазами, Веревочкин, залепленный с ног до головы глинистым раствором, клял на все лады непогодь и твердил, что они еще злее станут и выдюжат. Остальные, глядя на них, тоже держались. А когда развиднелось, то вместе с вахтой прилетел Градов и целовал их всех по очереди. Через двое суток они закончили скважину, она оказалась нефтеносной. Обнимались и ликовали, как дети. Был митинг, их поздравляли!