Нежданно-негаданно - [36]

…И тут эта проклятая война. Отец отдал Илью в ремесленное, а сам ушел добровольцем на фронт.

Уж чего Ольга никак не ожидала: Илья перестал писать. До села дошли слухи, что он связался с шайкой каких-то воров. Ольга не верила, считала напраслиной.

Потом Илья приезжал в село с дружком и был уже совсем не таким. Явились пьяные. Илья нагло лез к ней. А Ольге было обидно, что он опозорил не только себя, но и ее. Ольга выгнала его. После этого ревела, да слезами делу не поможешь. Вскоре пришла в село весть, что Илью вместе с дружком отдали под суд, и на этом все стихло.

Тут вернулся с войны отец, об Илье так и не было ни слуху ни духу.

Когда приезжала на каникулы, тоже никто ничего об Илье не говорил. Отдали под суд, судили — и все тут. И что стало с Ильей, не только Ольге, а и никому в селе было неизвестно. И теперь ей навернулась нехорошая мыслишка: после лагеря, видно, по знакомой дорожке пошел. И Ольге придется разбираться… Вот встреча! Она отгоняла набежавшее: да не один Илья Белоусов на белом свете. Больно не хотелось Ольге, чтобы замешан был в плутовстве тот Илья. До их села всего сто верст, не стал бы тут он околачиваться: вдруг знакомые попадутся, не больно приятно. Издавно велось в Луговом: жульничество считалось непростительным пороком. А может, он весь стыд потерял, другое обличье надел, и ничего в нем от отчих мест не осталось? А вдруг в родные места потянуло — вот и приехал, поселился невдалеке, луговскими местами пахнет.

Спрашивала: здесь никто о прошлом Ильи ничего не знает. Хороший мужик — и все.

Скорей бы выздороветь. А позвонить все-таки надо. Нечего докторов обходить. Ольга подошла к телефону и вызвала на дом врача. «Скорее дело-то пойдет», — и снова легла в постель.

Думы не оставляли, беспокойство о случившемся не уходило, и мысль сверлила одна: скорее одолеть хворь и проверить все. Только тогда она успокоится.

II

Илья решил передохнуть чуток, остановился, острее ощутил духоту, запахи трав, пихтача: деревья хоть смягчают малость жару, помогают дышать, перебарывать затянувшийся парун, а то бы совсем хана. Шиш — не работа.

Дымчатое марево клубилось над дальним кедровым островом, и, казалось, плавающее там солнце накалилось до красноты и теперь висело в вечерней голубизне, готовое вспыхнуть.

Пора бы и закончить работу, сделано вдвое больше, чем надо, но Илья намерен резать сосны до той поры, пока видны бороздки, оставляемые хакком[1]: обильно как живица идет, и ночь бы можно было «чиркать», темнеет всего на часок, за это время и прикорнуть можно, но опять ведь припрется этот проклятый медведь и обязательно, когда собаки нет, станет ходить в стороне, выслушивать, высматривать, а где ступит неосторожно, потрескивает, похрустывает, — противны и жутковаты Илье эти шорохи.

Илья отогнал неприятное, трусливое: некогда, резать надо, сезон-то всего четыре месяца, вкладывай побольше силенок, а их у Ильи хватит на этот промежуток, он выдюжит, не сбавит. За прошлый месяц вон два плана дал.

Илья всякую сварочную работу испытал: и у газовиков работал, и у нефтяников. Они рядом, теперь в его краю полно дел, но ему не стало глянуться там: начальство все время над душой стоит, понукает; а Илья самостоятельность, свободу любит. Вот здесь как раз по нем: никто тобой не командует, сам себе хозяин. Хочешь заработать — поднапрягись, — больше, чем на газотрассе, иметь станешь. Тысячу чистенькими положил на июнь. Не хочешь — с прохладцей шевелись, — ничего не получишь. Сам решай, как лучше. Значит, хозяин сам себе. Хорошо.

Увидел он это занятие впервые в прошлом году, когда шел с трассы газопровода, где трудился, на речку, ловить хариусов. Илья любит лесом ходить, всегда что-нибудь новенькое подглядишь. К тайге да к реке сызмальства привык. Еще пацаном стерлядь с отцом начал ловить в Оби. А как подрос немного, — так за соболем отец стал брать. Лес для Ильи — дом родной.

Идет этак он тогда, присматривается: тут-то кулемку можно зимой поставить, в этой речке хариуса много — не мешает иной раз подразговеться. Вдруг слышит щелканье, на глухариное похожее, только погромче, погрубее, да еще примешивается звук — «тчик», и выходит: тэк-тчик, тэ-эк-тчи-ик. Заинтересовало Илью: что за чудо — пошел на звуки. Видит: мужик ходит, режет инструментом своим сосны, бороздки остаются. Делает все легко, как будто шутя. Догадался Илья: вздымщиками этих людей зовут, живицу они добывают. По бороздкам, сделанным хакком, стекает она в воронки, потом собирают ее. Чул, много из нее всякой всячины приготавливается.

Показалась эта работа тогда Илье детской забавой. Он долго наблюдал за мужиком, как тот ловко и вроде бы не торопясь резал сосны, подошел.

— Здорово, кореш, потешная у тебя работенка.

— Каждому свое, — покосился мужик.

Илье захотелось попробовать. Хотя он профессию свою менять тогда еще не собирался, где лучше найдешь, да и больше двух десятков лет сварщиком, с шестнадцати лет, сразу после ремеслухи. Все тонкости познал, и ценят его на газотрассе. Но все-таки любопытно: что это за работа такая? Он постоял еще немного, переминаясь с ноги на ногу, попросил: