Неземля - [3]

Он стоит у дверей Чека,

И пчела у его виска.

…Tell me again

Your mortal name

Go to the fields

Where the trace leads

There’s the only choice

To listen to your voice

Ходит Байрон по белу свету, там, затертый меж вечных льдов,

На последнем краю планеты ожидает его Седов,

Он сидит, обживает льдину, входит Байрон — он Джордж Гордон,

Кто давно не верит в пингвинов, но видал сирен и горгон…

Он три дня не ел, три ночи не спал,

Но сумел переплыть Урал.

На Канарах сидят киклопы, на Гебридах грайи кружат,

И пылает закат Европы на колеблемых рубежах,

Море Баренцево, море Берингово, море черное, как душа,

И выносит волна на берег его, и откатывает, шурша…

В этом краю зарниц,

Мертвецов, птиц,

Истаивая, жить

Проще, чем убежать.

…Кумачовый плещет плакат,

Он подхватывает автомат…

Он несется на броневике,

И гвоздика в его виске…

Он хромает один во главе колонн,

Он вчера переплыл Ахерон.

He quickly ties the scarlet band

Adieu adieu my native land…

Бездна бездне мигает, скалится,

Силится слово сказать,

И проросли меж пальцев

Щупальца и глаза.

Там, на самом дне

Тоже горят огни,

Рыбам смущая умы

В толще глиняной тьмы.

Not any pain

Will it be again

Not any fear

Will pass by near

Look into my eyes

When the world dies

Sleep in my hands

When the world ends

«Есть у каждого города по городскому саду…»

Есть у каждого города по городскому саду —

там живут психеи и львы зеленого цвета,

там гуляющие за чугунной литой оградой

дышат про запас, до следующего лета.

Оттого-то и ценится каждый хороший вечер,

огоньки в ветвях и облако над заливом…

Погулять бы по городскому саду, пока навстречу

не идет некто в черном, походкой неторопливой.

Потому что кончится все внезапно и безутешно,

как заведено со времен изгнанья четы из рая,

для потомков их, на пространствах пустых и снежных,

где никто ни с кем попрощаться не успевает.

«Совиные глаза глядят в такую тьму…»

Совиные глаза глядят в такую тьму,

что трудно распознать, что там и почему,

кто прав, кто виноват. И что за огоньки

горят на расстоянии руки.

Вот, крылья распластав, летит ночной комок

над путаницей трав, сцепившихся в замок

с потерянным ключом — пристанищем сверчка,

пульсируя, парят два огонька.

О, безымянный страх для жителей травы!

Случайный свет в ветвях, или глаза совы?

Все ночи проглядев, до сухости во рту —

кто там, черней дерев, летит сквозь темноту!

ВАРИАЦИИ

1.

Долины черны, как нутро сыроварни,

считая овец, повредишься в уме…

Господь, вышиванье твое, рисованье

пугает и дразнит бредущих во тьме.

Тот гладью, тот крестиком вышит, тот спорот,

тот хмель променял на темнеющий плющ,

раскроено небо, и сыплет за ворот

сырою пыльцой из адамовых кущ.

Там зреет головка зеленого сыра —

предмет вожделенья окрестных собак,

и Рона течет на окраине мира,

холодные волны роняя во мрак.

Что ближе к нам, немощным, что человечней,

чем лунного света немые нули,

чем этот бессмысленный ропот овечий

пред самою бойней, у края земли.

2.

Кто гладью на ткани, кто крестиком вышит,

кто зыбь наблюдает у края земли,

где свет на поверхности пляшет и пишет

нули и восьмерки — но больше нули.

Кто крестиком вышит, кто соткан, кто спорот,

кто хмель променял на темнеющий плющ.

И небо раскрыто, и сыплет за ворот

сырую пыльцу из адамовых кущ.

И бросив расшитые пестрые пяльцы,

которыми тешился век напролет,

создатель в свои узловатые пальцы

тяжелые ножницы молча берет.

ГАЗЕЛИ

1.

Кто соловей при свете дня, тот козодой в полночный час,

Он в алых зарослях огня прокладывает тайный лаз,

Он доит коз в чащобах роз, в уколах золотистых ос,

Вложив раздвоенный язык в озера слез, в ресницы глаз,

В глазницы глаз, поскольку синь в них выел купорос небес,

Он расплетает свой кушак, он греко-римский парафраз,

Он выбирает лучший мед из самых потаеных сот,

Он оплетает, как лоза, долины, скрытые для нас,

Где сонный сок роняет мак на берега медвяных рек,

Ты раздираешь влажный мох, зверообразный козопас.

К тебе, раскрыв цветущий пах, взывает каждый медонос,

Чью сердцевину выел страх, не оставляя про запас…

О, кто б ни бросился на зов, летучей доблестью крылат,

Из наших замкнутых миров, чей млечный свет давно угас,

К тебе, о нежный садовод, тяжелых пчел сестра и брат…

Ах, этот двуединый сон, в нем гибнут лучшие из нас!

2.

Я тюрчанку из Шираза своим кумиром изберу,

За родинку ее отдам и Самарканд, и Бухару…

Хафиз

Я за Тюрчанку из Шираза, сгорая в гибельном чаду,

Отдам и Юнга и Делеза, и Ясперса и Дерриду.

За лунный лик, и стан газелий, и кольца локонов тугих

Постмодернистскую заразу под самый корень изведу,

Ах, боле ничего не надо в саду неистовых услад —

Там плачет Мирча Элиаде, как ни в одной из Илиад,

Какой там Ясперс? Это яспис ее ланит, очей агат,

Ее шелков многоочитых в траву спадает водопад!

Ты не зазноба, ты — заноза, тебя и силой не извлечь,

К тебе из нашего колхоза ползет в снегу родная речь,

На лунные поля Востока, на минные его поля,

Где нежная ладонь Пророка возносит криворотый меч!

«Автандил и Наталья по городу нежно идут…»

Автандил и Наталья по городу нежно идут

пляшет сон лимонадный платаны плывут над аллеей

Автандил говорит — разрушается старый редут —

что-то ей говорит на ушко и Наталья алеет

Плещет сон голубиный платанный поверхностный сон

чье там черное море чья рыба гребет плавниками