Неземля - [10]

Нет таких трудов, что держали бы над землей,

над второй зарей — лиловой и золотой,

а когда за обрывом станет виден конец пути,

нет такой тропинки, чтобы можно было сойти.

Можешь плакать, как хочешь, — никто тебя не упрекнет,

потому что воздух на закате похож на мед,

потому что сыростью пахнет в ночном саду,

говори что хочешь — я туда не пойду.

Там висит над бледной матиолой и табаком

неподвижный призрак с опущенным хоботком.

До того все пугает, до того за собой манит —

даже мрак распада притягивает, как магнит.

Эти мягкие тени, что движутся меж теней,

и в листве свеченье нерукотворных огней.

Говори что хочешь — я-то знаю, кто там сидит,

не отводит глаз, даже если и не глядит,

что там дышит ночью, что плещется на пруду,

что бесстыдно прикинулось яблонею в саду.

Ах, и в домах то же самое — чахлые огоньки,

словно на грядках, где празднуют матиола и табаки,

где, распластавши крылья, молча к стеклу приник

пестрой дневной психеи бледный мучной двойник.

ПРОТОКОЛЫ МУДРЕЦОВ

Говорил рабби Зеев, — Я радуюсь оттого,

Что не в силах я разглядеть и постичь Его,

Ибо кто бы вынес этот слепящий свет,

Эти бездны бездн,

Пламень Его и лед,

Ибо самый праведный цадик сойдет с ума,

Увидав серафимов пылающие дома!

— Оттого-то столько меж нами и Б-гом сфер, —

Так продолжил из Бердичева рабби Бер, —

Чтобы мы, отринув эту дольнюю тьму,

Постепенно, не сразу приближаться могли к Нему,

Возносились, отрешившись от плотских оков,

За покровом покров

Проницая границы миров…

— Что гадать впустую, — заметил абид Муса, —

Все давно записано на небесах…

Где для верных — свет, для неверных — мрак

И огонь Геенны; да будет так!

Мир таков, каким он Аллахом дан,

И на что нам Тора, ежели есть Коран!

— Тьфу ты! — сказал цадик Зуся. — Где твоя голова?

Или дома забыл, что такие сказал слова?

Или для вас невежество и не грех?

Тора, я извиняюсь, одна на всех,

Что ты, Муса, смущаешь людям умы,

Все пошли от Адама, что вы, что мы:

Измаил, сынок Авраама, ушел в бега,

Со своей мамашей — отсюда и вся пурга.

— Да уж, — вздохнул Муса, — он по всем мирам

Наплодил потомство, пращур наш Авраам…

И молвил абид ибн-Батта, — Знающему смешно

Слушать ваш спор, все религии суть — одно!

Суть лишь покровы меж смертными и Творцом,

Ибо никто не в силах обернуться к Нему лицом!

— Цадики, — молвил Зуся, — таки он прав.

У иноверцев нет, извиняюсь, прав…

Господин полицмейстер вам скажет, что на Руси

Все едино — вы суфий или хасид…

И сказал мухтиб Ибн-Хатбал, —

Говорил мне отец, что ему отец рассказал,

А ему сказал Абдаллах,

Что румяные розы вьются во всех мирах,

И поют соловьи в садах,

И восходит в небе луна,

И возлюбленная, совершенной красой полна,

Ждет меня в беседке и чашу держит вина,

И сама она как вино…

— Да, — сказал рабби Шломо, — поэта поэт

Даже без перевода поймет.

Вот буквально вчера, наблюдая сквозь мрак

Резеду и душистый табак,

Я мадам Козибродскую встретил в саду

И с тех пор пребываю в бреду.

Этих дивных сфирот ослепляющий пыл!

Эта грация серны младой!

Говорят, Козибродский на речку ходил

Обливаться холодной водой…

Опаляет, сжигает такая краса…

Козибродский зачах и ослаб…

— Даже слушать противно, — воскликнул Муса, —

Тьфу на ваших распущенных баб!

Это ж надо, таращиться людям в глаза,

Завернулась хотя бы в изар!

— Ша! — говорит рабби Зеев. — Я все же сказать хотел;

В сердце вселенной пылает огонь светил,

И чтоб человек в это сердце проникнуть смог,

Пламень его пригасил милосердно Б-г,

В дольних мирах отраженным огнем горит,

Ибо любовь не губит, а животворит…

— Да, — согласился ибн-Батта, — слепящий свет

Любящий прозревает на склоне лет,

Он недоступен словам хвалы и хулы,

Взор его проникает во все углы,

Нет для него расстояний и нет времен,

Избранный он из всех и достойный он,

Точно соль в морях, в Господе растворен…

Что в небеса глядеть? — не зря ведь Руми изрек,

Неразличим, неразлучен с тобою Бог —

Меж предсердьем и сердцем струится он,

Льется слезой из-под опущенных век,

Если ж твои ресницы смежает сон,

Между глазом и веком скрывается он…

— И все ж, — сказал рабби Бер, — Б-жий мир есть полный сосуд,

А сосуд разбивается, если его трясут,

И тогда разливается свет по всем мирам,

По всем углам…

В сопредельный сосуд проливается беглый свет,

А от излишнего света бывает вред…

И сказал рабби Нахман из Прушкова, —

Я вижу врата огня,

От которых, Б-г, и Ты не спасешь меня,

Не покров покровов — раскаленную вижу печь,

Чье нутро багрово — не иначе, сосуд дал течь,

Оплывает плоть,

Лед трескается на реке,

Там бредет по дну моя Ривка в одном чулке,

Так глаза слезятся, что я уже не пойму —

Отзовись! Ты ли это стоишь в дыму?

Хорошо посидели, практически до утра…

Господа, извиняюсь, но мне пора…

«Вплавлен жавронок в высь…»

Вплавлен жавронок в высь, точно моль в ископаемый мед,

засыхает июнь, точно сено на вилах у лета,

и когда за Вапнярку голодное солнце падет

в полосатые степи, то больше не будет рассвета.

Зреют вишни в посадах, по вечеру гонят коров,

и волхвы, все никак не найдя адресата даров,

горизонтом бредут, коробами их скрючены спины,

и когда соберутся косцы посидеть вечерком,

пахнет больше полынью, а то и ночным молоком,

и от дальнего дома

колыбелька плывет, предвечерним потоком влекома.

Погляди, кто в багряном бредет полусне, с узелком на спине,