Неземля - [8]

а не то позабуду покой…

Видишь — там, на вечерней звезде,

Джейн смеется и машет рукой.

Я забуду и перетерплю,

и уже ни на шаг от крыльца…

Вот те крест — я ее не люблю,

что там — даже не помню лица!

Что за ветер гуляет в степи,

что за сполохи в небе растут!

Ты не дергайся, глупая, спи,

я всего лишь на пару минут…

«Когда плодоносящий сад…»

Когда плодоносящий сад

на ветви голые разъят,

и рыба с женской головой

лежит на черной мостовой,

и ветер, горестно трубя,

навис у левого плеча —

тогда я не боюсь тебя…

СЕСТРЫ

…В недалеком времени ту сестру,

Что стоит в Ниневии у ворот,

Дорогими тканями уберут,

Наведут кармином упрямый рот,

В дом введут, как старшую госпожу,

Что расставит все на свои места,

Кровь, стекающая по ножу,

Как дыханье девственницы чиста.

Низкий месяц выкашивает траву,

Плещет светом лунное озерцо,

То-то поднимает она главу,

К небу поворачивает лицо.

Лунная вода с облака стекла,

Вспыхивает пламенем узкий след…

У нее на платье павлиний глаз,

У нее на щиколотке браслет.

Та, что заплетает мужские сны,

Та, что мнет узорчатые ковры,

У нее сосцы молоком полны,

И обильны хлебом ее дворы…

Там форель блестит в голубом тазу,

У нее еще ни в одном глазу,

В предвкушенье лезвия палача,

Плещется она, дико хохоча…

На столах расстелено полотно,

Сонно дышат жаркие калачи,

В узкогорлых кувшинах гудит вино,

Белый сыр на сломе слезоточит.

На тугих полях крепкий колос всхож,

На зеленых пастбищах тучен скот,

Та, что раньше стоила медный грош,

Ныне высока, что столпы ворот…

Лунный серп как жертвенный нож остер,

Новой жатвы он возвещает срок…

Мы возьмем тишайшую из сестер,

Мы дадим ей лучшие из серег,

Мы ее погоним прочь со двора,

В суховеи, в гибельные места,

Ибо это праведная сестра,

Пусть она и платит по всем счетам.

Как горит костлявый ее хребет,

Как багрец стучится в глазное дно!

Скажешь, воздаяния в мире нет?

Что же это, ежели не оно!

Ибо каждый ведает, что почем —

Эта крепь и держит небесный свод.

Мы накормим нашу царицу пчел,

Пусть она вовек источает мед,

Поднесем ей первенцев и ягнят,

Поднесем алоэ ей и сандал,

Передавим розовый виноград,

Чтобы алый сок до небес вскипал.

Мы намажем ей кровью лоб и сосцы,

Возведем ей высокие алтари…

Ибо все мы радостные отцы,

Ибо все лежим перед ней в пыли.

Мы ее на руках отнесем в шатер,

Мы расстелем ей шелковые ковры.

До чего же нож у нее остер!

До чего же зубы ее остры!

EX FISICA

Он ее полюбил за наружную красоту,

неудачный брак, леденец во рту,

чистоту всех отверстий и духовную чистоту.

Вот она ступает с ним рядом, сама собой,

заводная кукла с припухшей нижней губой,

ей еще не знаком гормональный сбой,

ее ноги длинны, а изгиб спины (как он каждый раз убеждается в этом)

розовый и голубой.

Она не выщипывает усы, ее желудок работает как часы,

и ему даже нравится, что она не умеет готовить ничего, кроме

жареной колбасы.

Они идут вдоль берега моря, где соль истачивает чужие кости,

лежащие на дне,

где чайка, подпрыгивая на волне, отслеживает тень рыбы,

плывущую в глубине,

где рыбак сидит на молу, начинаясь на букву «м»,

поскольку ничего не ловит, но и пришел не за тем.

Погляди, говорит он, вот мы, а дальше — всё, что не мы,

мне приснился сон, что я один, я проснулся в слезах,

у тебя такие нежные гланды, говорит он, я схожу с ума.

Она молчит, поскольку знает сама —

у нее красивая печень, которой на пользу сухое вино

(впрочем, сама она предпочитает коньяк), и крепкие мышцы ног,

ее почки распускаются, как цветы,

ее мальпигиевы клубочки

чисты.

Он говорит, — погляди, какой вечер, какие облака над морем,

зеленая звезда, вода,

жаль, что портит окрестный пейзаж та женщина, бредущая

неизвестно куда,

она стара и страшна, она в песке оставляет след,

у нее от недостатка кальция хрупок скелет,

вот-вот переломится шейка бедра,

и печень ее черна.

Она говорит, — увы, это (в переносном, конечно, смысле)

моя сестра.

А сама думает — не хочу туда смотреть, не хочу,

схожу завтра на фитнес, схожу к врачу,

пускай подтвердит, что моя печень свежа и чиста,

что желудочный сок способен разъесть металл.

Пойдем лучше домой, говорит она,

ты устал.

«А что? — говорю я. — Сиди где угодно…»

А что? — говорю я. — Сиди где угодно:

Хоть в Осло, хоть в Копенгагене. Думай

Над несказанными словами — пей свой капуччино

В небольшом кафе над заливом. Тенты

Здесь в полоску, дрожат фонари на реях,

Сумерки на севере запоздали.

Ты, сидящий на стуле, всего лишь тело,

Окруженное воздухом, — и не больше.

Человек — это груда друзей, знакомых,

Обязательств, долгов, старых открыток…

Ты не взял с собой ничего. А то, что

У тебя внутри, — лишь клубок сосудов,

Петли кишечника, язва желудка…

Так пиши стихи, обращаясь к прошлым

Достиженьям звукописи и смысла,

Занимая у мертвых в долг без отдачи,

Вновь и вновь припав к мировой культуре,

Ибо ты — никто, а всего лишь — голос.

Что бы мы здесь ни выдумали — все враки,

Так как правды вам никто не расскажет.

Что я вам, в самом деле, дурак, что ли?

Или дура (что, впрочем, еще хуже)…

Я — всего лишь объем, заполненный плотью,

Где внутри немножко болят суставы.

Так гляди, как они живут здесь, под этим небом,

Переливчатым, точно раковина моллюска,

Ходят друг к другу в гости, стирают джинсы,

Зажигают свечи, сидят в кафе, и плевать им,

Что фонари на мачтах в небе алые дуги чертят.