Обильно вспотев и едва дыша, ибо он не стал особенно тратить время на отдых по пути, инженер добрался до своей конторы наверху. Еще на подходе он окликнул стенографистку по имени:
— Беатрис! А Беатрис! Вы проснулись? Вас уже можно видеть?
— Все в порядке, заходите, — радостно отозвалась она. И вышла ему навстречу. Протянула руку, приветствуя, и от улыбки, которой она его наделила, сердце его гулко забилось. Ему бы посмеяться ее изумлению и наивному восхищению переменами в его внешности, но его глаза непрерывно поглощали ее красоту. Ибо теперь, вновь пробудившаяся, полная жизни и бодрости после крепкого ночного сна, она была великолепна. Утренний свет выявил новые оттенки в ее дивных волосах, густым шелком ниспадавших на тигровую шкуру. А шкуру она скрепила у горла и на талии кусочками металла, найденными среди обломков туалетного шкафчика. Стерн пообещал себе, что не замедлит отыскать для нее гору золотых булавок и цепочек в каких-нибудь магазинах на Пятой авеню, пока она не сможет обзавестись настоящей одеждой. Когда она протягивала ему руку, бенгальская шкура соскользнула с округлого, теплого, кремово-белого плеча. При виде его вкупе с пышной гривой волос и серыми, пристальными, вопрошающими глазами его дыхание участилось. Но он поспешил отвести взгляд, не то как бы Беатрис не прочла его мысли. И заговорил. О чем? Едва ли он сам понимал. О чем угодно, лишь бы воспользоваться отсрочкой и овладеть собой. Но при этом его не покидало чувство, что всю свою предшествовавшую жизнь он, сосредоточенный на себе холодный аналитик, никогда не испытывал такого подлинного и непосредственного счастья. Прикосновение ее пальцев, мягких и теплых, начисто развеяло его беспокойство. Мысль, что он теперь работает для нее, служит ей, посвящает себя заботам о ней, наполнила его трепетной радостью. И, как только смутное видение будущего поманило его, страхи отпрянули, как упали ветхие лохмотья, которые он бросил в лесу у воды.
— Итак, мы оба встали и готовы действовать, — заметил он достаточно обыденно, правда, голос его прозвучал чуть неуверенно. Ему доводилось когда-то шагать по узким мосткам на высоте в шестьсот футов, работать в кессоне под водой прилива с включенными на полную мощность воздушными насосами, уберегавшими его от смерти. Он качался в люльке, спускаясь с небоскреба. Но никогда не испытывал ничего, подобного нынешнему чувству. И это изрядно его изумило.
— Мне повезло, — сообщил он, — взгляните на это. — Он показал ей свои сокровища. Все содержимое портфеля, кроме копейного наконечника. Затем, передав ей бутыль, предложил утолить жажду. Она сделала это с благодарностью, а он тем временем рассказал ей о роднике. С лицом, полным любопытства и душевного подъема, она слушала. А когда речь зашла о купании, ее лицо выразило нескрываемую зависть.
— Это несправедливо, — заявила она, — нехорошо, что вы присвоили это открытие себе. Если вы покажете мне то место и немного подождете чуть поодаль в лесу, посторожите на всякий случай…
— Вы тоже не прочь выкупаться?
Она уверенно кивнула, и ее глаза просияли.
— Просто умираю, до чего охота освежиться, — призналась она. — Подумать только, я не принимала ванну столько лет!
— Я к вашим услугам, — провозгласил инженер. И на миг между ними воцарилось молчание, столь глубокое, что оба слышали слабый, отдаленный щебет ласточек выше по башенной лестнице. На задворках сознания Стерна все еще таился неуемный страх перед лесными опасностями, на которые намекал каменный наконечник, но он отогнал это чувство.
— Что же, идемте, — согласился он. — День прибывает, но сперва надо еще раз взглянуть на окрестности при утреннем свете с платформы там, наверху.
Она охотно согласилась. Вместе, обсуждая свои насущные дела, планы на новый день и ту удивительную жизнь, которая им теперь предстоит, они опять полезли вверх по лестнице. И опять выбрались на полуразрушенную растениями платформу из красной плитки. Там они стояли, вглядываясь в обширную, безмолвную и удивительную картину жизни в смерти. Внезапно инженер заговорил:
— Скажите, откуда те стихи, которые вы цитировали мне вчера вечером? Об огромном городе, погруженном в безмолвие?
— Ах, это? Ну конечно же Водсворт. Сонет, посвященный Вестминстерскому мосту, — улыбнулась она. — Вы теперь вспоминаете, не правда ли?
— Нет, — признался он с некоторым сомнением. — Я… видите ли, я никогда особенно не разбирался в поэзии. Как-то у меня жизнь сложилась иначе. Но я ничего против нее не имею. Как там говорится? Я очень хотел бы услышать.
— Я не помню все целиком, — задумчиво ответила она. — Но твердо знаю часть сонета:
И этот город, точно в одеянье,
В прекрасном чистом утреннем сиянье.
Суда, театры, башни, рынок, храм
Отворены и небу, и полям.
И ни дымка нигде на расстоянье…
На миг она призадумалась. Солнце, бросавшее низкие и длинные лучи наискось над водами залива и безбрежным вымершим городом, озаряло ее лицо. Оглядывая эту чудесную панораму, она непроизвольно подняла обе руки и, облаченная в одну лишь тигровую шкуру, стояла, подобно жрице древних парсов, приветствуя на башне молчания боготворимое светило. Стерн оторопело глядел на нее. Да впрямь ли это молоденькая женщина, которую он нанял в былые дни, в давно минувшие дни рутины, уныния, ордеров и спецификаций, сухой диктовки в конторе?