Незадолго до наступления ночи - [12]

Навязчивые идеи, преследующие Бенжамена Брюде, обретают все более четкие очертания: он одержим ненавистью к «людоеду», к гротескным фигурам, окружающим его в лицее, к «рабыне», он сам тяготится своей злобой и скукой, мучающей его. Встречаются в тексте рукописи и вполне прозаические упоминания о событиях повседневной жизни: у него выскочил фурункул, его укусила собака, ему приснилось во сне, что ему отрубают голову на плахе… В январе в жизни Брюде появляется некий Ксавье, новенький, только что принятый в лицей; сын богатых плантаторов, приехавших откуда-то с заморских территорий, с островов. Внезапно у Бенжамена, которого прежде не интересовал никто на свете, кроме него самого, просыпается интерес к другому человеку, к этому Ксавье. Это настоящее открытие! Зарождение страсти! Ксавье пишет неистовые, преисполненные какого-то дикого буйства поэмы, в которых воспевает и прославляет смерть. У него есть револьвер, и однажды он приносит его в портфеле в лицей. Бенжамен Брюде словно заворожен видом оружия. Какой же он тяжелый, этот револьвер! Как поблескивает вороненая сталь!

На следующей неделе в отдаленном и пустынном уголке парка Ксавье вытаскивает револьвер из кармана. «Послушай, — говорит он Бенжамену, — в нем всего один патрон. Спорим, тебе слабо сыграть с жизнью в рулетку! Ну а если хочешь доказать, что ты такой смелый, то покрути барабан, поднеси дуло к виску и нажми на спуск. Ну, давай! Что, слабо?» Брюде без колебаний сделал так, как велел Ксавье. Раздался сухой щелчок… и все… Ксавье расхохотался: «Да он же не заряжен! Эх ты, чудак!» Бенжамен швырнул ему револьвер прямо в лицо и пошел прочь, побелев от бешенства. Его трясло. Он счел эту «невинную забаву» предательством. Он обвинил Ксавье в легкомыслии, в самом, на его взгляд, непростительном из недостатков. Но неужто он и в самом деле предпочел бы, чтобы револьвер был заряжен?

Смеркалось. В читальном зале зажглись настольные лампы: маленькие матово-молочные луны на уровне глаз. Александр, словно вырванный неведомой силой из мира юности Бенжамена Брюде, вздрогнул, оторвался от страниц и, поколебавшись минуту-другую, закрыл папку. Он ощутил усталость и смутное чувство тревоги, всегда возникавшее у него с наступлением сумерек. Он встал из-за стола и почувствовал, что ноги у него от долгого сидения затекли и стали ватными; мысли его были еще далеко от реальности сегодняшнего дня, они бродили еще где-то там, в вереницах слов. Боль, ощущавшаяся в плечах и спине, напомнили Александру о его возрасте, в связи с чем его опять посетила мысль, что, вероятно, не следовало ему «ввязываться в это дело», то есть в изучение рукописей Брюде, на что могли уйти месяцы и месяцы. Разве уже не пробил в его жизни час, когда было бы куда благоразумнее остаться в своей комнате, сидеть у камина, поставив ноги на подставку для дров?

Александр вернул папку библиотекарю в сером халате.

— Вот, возьмите, на сегодня я закончил.

— Спасибо, господин профессор. До завтра, господин профессор.

— Да, да! До завтра! — сказал Александр и тотчас же подумал про себя: «А что это он так почтительно именует меня господином профессором? Да еще повторяет это звание так, как повторяют титулы знатных особ посыльные и официанты? Он что же, рассчитывает на то, что я дам ему на чай? Забавно!»

На улице уже стемнело и моросил мелкий-мелкий дождь, вернее, то был и не дождь, а словно туман стлался над землей, окутывая все вокруг плотными коконами, в результате чего вокруг уличных фонарей образовался желтоватый ореол. Обернувшись назад, чтобы еще раз взглянуть на библиотеку, Александр был вынужден запрокинуть голову, чтобы окинуть взглядом все здание целиком, и опять был поражен его гигантскими размерами; сейчас библиотека с ярко освещенными многочисленными окнами напоминала корабль, корма которого терялась где-то во мраке ночи.

По тротуару, усыпанному опавшими листьями, навстречу Александру двигались тени, закутанные в непромокаемые плащи или скрывавшие лица наклоненными вперед раскрытыми зонтами: то были одинокие прохожие, изредка попадались парочки, несомненно, студенты со студентками, они держались обычно за руки и о чем-то весело болтали. Он вспомнил, что и сам когда-то точно так же бродил с Элен по улицам этого города. Он тоже держал ее за руку, вернее, чаще всего под руку; внезапно, когда Александр слегка наклонил голову, чтобы противостоять порыву ветра и все более усиливавшемуся дождю, он вдруг совершенно отчетливо вспомнил, как он ощущал теплоту тела молодой женщины и нежное покачивание ее бедер. Воспоминание было таким ярким, что он словно бы вновь ощутил ее присутствие рядом с собой. Он вспомнил, как они вернулись в свой номер в отеле «Дункан» (он задался вопросом, а не тот ли номер он занимает сейчас, и не смог на него ответить), как Элен сняла промокшее под дождем платье, и как он, увидев ее полуобнаженной, принялся целовать ее плечи, грудь, губы, как он обнял ее за талию и повел к постели, где уже было откинуто одеяло.

Александру стало очень грустно, и хотя по прошествии времени он уже отчасти свыкся с одиночеством, сегодня мысль о нем причинила ему страдание, вероятно потому, что он оказался один в этом чужом городе и потому что капли дождя, падавшие ему на лицо, внезапно разбудили его память и породили острое чувство меланхолии. Вокруг него было столько смертей… Да, многие его близкие умерли, и он часто мысленно обращался к ним, в особенности к Элен, заклинал явиться… Да, но что осталось от Элен, пролежавшей столько лет в гробу? Что представляли собой теперь ее останки? Иногда он с отвращением и ужасом думал о них, рисуя их в своем воображении…