Незабудки - [39]

Я подозвал завхоза.

— Смотрите! — Я показал ему свою находку.

Из вороха белых стружек торчали выкрашенные коричневой краской копеечные ложки. Завхоз потрогал их носком башмака и засмеялся.

— До последнего издыхания… — сказал он.

Как раз в этот момент по двору проходил Шаткин.

— Доктор, вы только взгляните, вот, оказывается, куда подевались ложки! — окликнул его завхоз — мужик крепкий, упитанный.

Шаткин подошел. Взглянул на деревянные ложки и помрачнел.

— Надо их продезинфицировать, — распорядился он.

— Чего карболку зря переводить! — возразил мордастый завхоз. — Такие ложки не входят в инвентарную опись, я их безо всякой расписки получаю из барака выздоравливающих.

— Делайте, как считаете нужным, — сказал Шаткин. Он сердито посмотрел на завхоза, затем на меня, повернулся и ушел.

Завхоза он недолюбливал, это я давно знал. По его мнению, завхоз был повинен в плохом больничном питании. Поэтому, стоило ему хоть чуть разжиться деньгами — Шаткин получал нечто вроде жалованья, — он обычно покупал в ларьке компот для Приветова и других тяжелобольных. Его месячной зарплаты хватало на шесть банок компота, ну и кое-что оставалось на папиросы.

Все ближе и ближе. (Перевод В. Елъцова-Василъева)

Сорок дней заняла дорога от Красноярска до Дудинки. Стало быть, за день мы проходили в среднем километров пятьдесят пять. Но все это я высчитал позже, задним числом… Собственно, только теперь, глядя на карту да еще понаслышке, знаю, что на берегах Енисея расположены города Енисейск, Туруханск, Игарка.

Все эти сорок дней мы даже не ведали, что над нами есть небо. Еду нам в трюм спускали в ведрах на веревке, воду подавали по резиновому шлангу. Таким же манером наверх поднимались, раскачиваясь над нами, параши с мусором и разными нечистотами — их вытягивала «обслуга» из числа осужденных на короткие сроки, народ привилегированный, вызывающий у других зависть.

Енисей — река раздольная, быстрая, величавая. Под Красноярском, сходя на дно баржи, где мы увидели Енисей впервые, он достигает вширь двух-трех километров, у Дудинки же, на две тысячи двести километров ниже по течению (и ближе к северу), где мы его увидели во второй раз, его ширина семь-восемь километров, и лишь в солнечную погоду — стало быть, изредка — можно разглядеть противоположный берег. Ну да полно! Все прочее, что можно бы рассказать про эту реку, я и сам знаю с чужих слов.

Вдоль огромной баржи, деля ее надвое, тянулась стена из толстенных досок. В той половине, где находились мы, на трехэтажных нарах (и под ними) ютилось восемьсот человек. На другой половине наверняка столько же. Следом за нами — это обнаружилось только при высадке — шла точно такая же баржа.

В книгах про Енисей пишут как о самой полноводной реке в мире. То, что увидели мы в Красноярске и Дудинке, подтверждает сказанное в книгах, ан с другой стороны, пережитое нами в пути как бы опровергает это…

Мы прели в невыносимой жаре, в зловонной духотище средь запахов испражнений, пищевой гнили, пота, источавшегося давно не мытыми человеческими телами. Люк на палубу открывали, лишь когда опускали и поднимали ведра и параши, но приближаться к трапу в эти моменты запрещалось. Подчас какой-нибудь сердобольный охранник (но отнюдь не кто-то из работающих наверху привилегированных зеков) просунет под дверь деревянный брусок или полено, и тогда через крохотную щелку к нам попадало немного свежего воздуха. Воды мы получали в день по две кружки, это значит пол-литра, ну, правда, еще и пол-литра баланды.

«Воды! Воды!» — кричали хором тысяча шестьсот человек на каждой барже. Посреди самой полноводной в мире реки…

А вода, которой наполняли бочку через спускаемый сверху резиновый шланг, отдавала сильным привкусом резины и нефти. В первый же день при раздаче воды вспыхнула ожесточенная, зверская потасовка. Однако тут же в этом одичавшем стаде нашлось несколько крепких мужиков, справедливых до беспощадности — и впрямь то были мужики незаурядные, — и вот уже при второй раздаче каждый получил причитающуюся ему долю.

И все равно дизентерии избежать не удалось. Уже к концу недели болезнь скосила многих. Дизентерийным давали воду получше, кипяченую, в отдельных ведрах, но всего-то по кружке на день. Больных было много, котлов же для кипячения воды мало. Ну, ясное дело, большинство больных требовало и свою порцию некипяченой воды. В пути сорок человек скончалось.

В Дудинке, когда пришла пора высаживаться с баржи, триста человек унесли в санчасть на носилках. Остальные на своих ногах пошли в ближайшие бараки. Одни шли, другие еле тащились. Я, к примеру, мог ступать лишь на правую ногу, левую же, сцепив пальцами ниже бедра, переставлял вперед шаг за шагом, потому как все бедро и все икры были сплошь в иссиня-черных кровоподтеках. Цинга. И надо же, прибыли мы как раз в те места, где и без того люди гибли от цинги. А ведь какими отборными парнями мы были: легкие в полном объеме, сердца здоровые, зубы целы и много чего уже успели вынести, словом, таких, как мы, только и подавай на север. Дни, предшествовавшие отъезду, мы провели на сортировочном пункте, где врачи в белых халатах и разные начальники в форме обследовали наши тела, смотрели в рот, и, если у кого-то недоставало более пяти зубов, его уже считали негодным. Щупали наши мышцы, заглядывали нам в глаза. Да, и в глаза тоже…