Незабудки - [38]

Лавров сверлил взглядом его спину, затем повернулся ко мне. Но я не ответил на его взгляд, и он, пожав плечами, отошел к поросли карликовой березы. Ему нужно было наломать подходящих веточек для мундштуков. Сам-то Лавров был некурящий, однако в свободное время всегда мастерил мундштуки. Вечера напролет просиживая у печки, он раскаленной проволочкой выжигал сердцевину и украшал свои поделки узорами.

Титов по-прежнему сидел, уставясь на речку, но я чувствовал, что сейчас и он думает о незабудках.

— Хорошо пахнут, — неуверенно сказал я.

Титов, не оборачиваясь, кивнул.

Мне хотелось нарвать цветов побольше, но вся уйма синих незабудок за участком наших работ словно бы и не принадлежала мне. Словно бы какой-то запрет удерживал меня — запрет против жадности.

Лавров вернулся к яме с целым пучком веточек-заготовок и прихватил с собой торбу с хлебной пайкой. Положив свои кирку и лопату на угол ямы напротив Титова, он уселся на них, свесив ноги вниз, вынул хлеб и с аппетитом принялся есть.

Я не пошел за цветами; сел, как и они, на свои инструменты в третьем углу ямы. Мы сидели по углам, как первые три «камешка» при игре в мельницу. Как знать, кого посадит в четвертый угол тот, кто затеял с нами эту игру и кого мы здесь зачастую называем судьбою… Под нами непрестанно и многозвучно шумела речушка. С грохотом перекатывала камешки, шипя и пенясь, ударялась о скалы. Слышно было, как всплескивались брызги и, падая вниз, ударяли по воде. Запаха незабудок мы уже не чувствовали. Должно быть, успели принюхаться.

Мы молча сидели в тишине, нарушаемой лишь монотонным шумом течения. Возвращаться домой было рано. Мы сидели, как чернорабочие в любом краю земли после завершенных трудов, в ожидании захода солнца. Хотя здесь и в этом отношении обстояло иначе: солнце вообще не уходило за горизонт.

Когда солнечный диск переместился к западному краю небосвода и мои товарищи засобирались уходить, я наспех подравнял собранный утром букет. Что я несу его доктору Шаткину, не вызывало сомнения.

Мы взвалили на плечи потяжелевшие инструменты и легкие, опорожненные сумки и двинулись к лагерю. Домой…

Когда я постучал в дверь амбулатории (которую я на совесть побелил известкой), доктор Шаткин дозировал порошки на небольших аптекарских весах.

— Доктор, незабудки-то пахнут! — Я быстро протянул ему букетик. Возможно, я даже покраснел: не в моих привычках было подлаживаться к начальству.

Он наклонился, понюхал цветы, и его нервные руки тотчас же наполнили водой аптечную мензурку с серыми пометками делений на стенке.

— Странно, не правда ли? Незабудки, к тому же полярные, и чтобы пахли!

Шаткин взял у меня из рук букетик, снова понюхал и уже собрался было поставить его в посудину с водой. И неожиданно вскинул на меня глаза.

— Отдайте эти цветы Приветову. Несколько штук я себе оставлю… Хотя нет! Не стоит рознить букет… Приветов пока еще в сознании. Это будет для него последняя радость.

Я ничего не ответил.

— Вот, держите мензурку. И отнесите ему прямо сейчас. Завтра утром, — нервно добавил он, — уже может быть поздно.

Я кивнул. С мензуркой в одной руке и с букетом в другой я локтем нажал на ручку двери. Шаткин не поблагодарил за цветы.

Палата находилась шагах в десяти, максимум в двенадцати от амбулатории. Я нес человеку цветы с его собственной, только что вырытой могилы. По-моему, я состарился, пока прошел эти двенадцать шагов.

Дрожь колотила меня, однако я изобразил на лице улыбку и приблизился к койке Приветова. Больной лежал с открытыми глазами и все же он вроде бы не видел меня.

— Вот, Шаткин тебе прислал, — сказал я с заученной, профессиональной веселостью и постарался держать букет так, чтобы Приветову было видно. Хотя сам-то я думал, что все это ни к чему, в таких случаях не нужны цветы и вообще ничего уже не нужно, и Приветов сейчас сердито или равнодушно закроет глаза. К тому же он не любил, если к нему подходили, когда он не звал.

Но его маленькие черные глазки уставились на цветы; затем взгляд их перешел на меня, и в них мелькнуло нечто похожее на признательность.

— Они пахнут, — осмелев, добавил я и, чтобы отклонить благодарность, повторил: — Доктор велел передать.

Теперь мне почудилось в глазах Приветова желание понюхать цветы. Я поднес букетик к его лицу.

Не знаю, понюхал ли умирающий незабудки, не знаю, почувствовал ли он их запах. Черные глазки абсолютно ничего не выражали. Они вновь были устремлены куда-то вдаль, за пределы побеленных больничных стен.

Я торопливо поставил мензурку на тумбочку, торопливо сунул цветы в воду и торопливо на цыпочках вышел из палаты; мною овладела непонятная растерянность, словно я совершил какой-то подлог, коварный обман, какой-то дурной поступок. Но в чем я провинился, мне было неясно.

Незабудки в букете еще не успели увянуть, когда Приветова не стало.

Мы вынесли покойника в небольшое строение, служившее моргом, и приступили к уборке. Мой напарник мыл тумбочку; незабудки он выбросил в мусорное ведро. Я же пошел во двор вытряхивать соломенный матрац. Впрочем, матрацы набивались не соломой, а стружкой, которую сюда доставляли со стройки… Когда я вытряхнул мешок, вместе со стружками на землю вывалились пять деревянных ложек — последняя добыча Приветова.