Нейробиология здравого смысла. Правила выживания и процветания в мире, полном неопределенностей - [31]
Хотя индивидуальная эмпирическая предыстория не всегда подчеркивается в нейроэкономических исследованиях, само понятие существует достаточно давно. В начале XX века Эдвард Толмен, психолог-экспериментатор, который долгое время работал в Калифорнийском университете в Беркли, ввел в область психологии термин «латентное научение». Его эксперименты с крысами и лабиринтами позволили предположить, что крысы не нуждались в вознаграждении, чтобы накапливать информацию об окружающей среде; напротив, они развивали когнитивные карты своих миров, просто исследуя их. Например, в его экспериментах поведение одной группы крыс, которой позволялось исследовать лабиринт без соответствующего вознаграждения, сравнивали с поведением тех животных, передвижения которых в том же лабиринте были предельно мотивированы. В ходе эксперимента выяснилось, что в экспериментах с подкреплением животные в обеих группах действовали примерно одинаково. Как только крысы поняли, что в кормушке появилось желанное вознаграждение, они воспользовались своим предыдущим опытом исследования лабиринта. Как и в истории со Сниффи и Скарри, лабораторные крысы Толмена показали, что они исследуют окружающую обстановку даже без вознаграждения, которое пионеры бихевиоризма называли обязательной составляющей обучения[116]. Тем не менее исследование роли эмпирической предыстории в процессе обучения было отложено на многие годы, пока ученые, исследующие поведение и познание, наконец не объединили свои усилия.
В известной песне рок-группы Talking Heads есть слова «Как я сюда попал?». Они как нельзя лучше подходят нейробиологам, которые изучают вопрос о том, как человеческий мозг приобрел способность выдавать моментальную реакцию и как он к этому пришел. Эксперименты Толмена и действия умных мышек из книги «Где мой сыр?» можно сравнить с тем, как мы нажимаем определенные нейронные кнопки, которые руководят нашими реакциями в специфических ситуациях. Если регулярно нажимать такие нейронные кнопки, то возникнет нейронная сеть – готовый «плейлист» для мозга. Нейронные сети состоят из координированных нейронных реакций на различные стимулы окружающего мира, что, в свою очередь, формирует нашу личность, привычки и мечты о будущем. В отличие от лабораторных сценариев принятия решений наши жизни состоят из сложных вопросов, для решения которых нужны пласты жизненного опыта. Этот жизненный опыт – накопленный человеком капитал контингенций – преобразует нейронные сети мозга, и по мере расчета специфических вероятностей он оказывает влияние как на наши решения, так и на наши действия.
В меняющемся мире жизненный опыт разных людей сильно отличается, но этот опыт, безусловно, влияет на ценности, упрочившиеся в нейронных сетях мозга. И сложно найти аргументы против фразы «И так было всегда» из упомянутой песни рок-группы Talking Heads, что никак не соответствует состоянию нашего мозга в некое конкретное время. Наше нейронное «железо» и связанные с ним функции изменяются каждую секунду, иначе мозг, который остается таким, «каким был всегда», не мог бы адаптироваться к изменяющейся обстановке, и в конечном итоге это не позволило бы человеку бороться за выживание. Чтобы узнать, как прошлый опыт влияет на наши ценности и последующие решения и реакции (на профессиональном жаргоне – на контингенции реакции-результата), мне пришлось обратиться к давним деловым партнерам – крысам. Именно они могли бы подсказать, как основанные на прошлом опыте расчеты контингенций позволяют нам в течение жизни принимать стратегически важные решения и предпринимать необходимые действия. Неудивительно, что крысы не разочаровали.
В прошлом веке ученые создали много умных приборов и придумали множество хитроумных экспериментов, чтобы выяснить, какие способности к обучению есть у разных животных. Вначале подобные опыты ограничивались лабиринтами различной сложности. В свое время в журнале Slate была напечатана увлекательная статья журналиста Даниэля Энгбера, посвященная истории упадка интереса к таким экспериментам с грызунами. Но поначалу такие опыты были весьма популярны, а самый первый лабиринт был придуман в Университете Кларка исследователем Уиллардом Смоллом. Созданный по образцу детально продуманного английского Хэмптон-Кортского садового лабиринта, этот первый экспериментальный лабиринт был огромен, не уступая по размеру помещениям в современных лабораториях (183 × 244 см), и включал открытое пространство в середине и шесть тупиков, которые грызуны должны были исследовать. В тот ранний период Смолла интересовало то, как крысы исследуют лабиринт и чему учатся. Хотя в подобные условия помещались и другие животные, именно крысы стали самыми популярными лабораторными животными, которые стали прочно ассоциироваться с лабиринтами. Пионер бихевиоризма Джон Б. Уотсон из Чикагского университета для своей диссертации проводил эксперименты с грызунами именно в лабиринте. Снизив у одних животных зрение, а у других слух, он хотел выяснить, смогут ли крысы при таких ограничениях ориентироваться в лабиринте, и обнаружил, что животные сохранили эту способность
