Нейминг: искусство называть - [52]

Как-то в России негласно априори считается, что иностранное слово или словосочетание благозвучнее русского. Вопрос о благозвучности — неблагозвучности — вопрос «скользский» (отчасти мы затрагивали его в разделе, посвященном фонетике нейминга). Благозвучность как эстетическая категория может быть включена в одну из главных оппозиций науки эстетики: «прекрасное — безобразное». Разумеется, «со стороны» прекрасного, как один из его аудиокомпонентов.

«Прекрасное» (и вместе с ним «благозвучное») — понятие относительное и синхронически, и диахронически. В разные эпохи были различные представления о прекрасном, и в наше время разные народы живут в совершенно различных эстетических измерениях. Россия — страна многонациональная и многокультурная. Поэтому единых, универсальных критериев «прекрасности» и благозвучности выработать нельзя. Ухо тюркоязычного человека устроено иначе, чем ухо носителя финно-угорского языка, славянин слышит не так, как кавказец и т. д., да и словосочетание «русское ухо» — более чем размытое и абстрактное. Крылатое высказывание «Копни русского — найдешь татарина» можно расширить до «Копни русского — найдешь 160 народов».

Проводились и проводятся сотни социальных опросов и экспериментов-опросов, где исследователи (лингвисты, психолингвисты, журналисты) пытаются выяснить, какие языки звучат для русскоязычных информантов «красиво», а какие — «некрасиво».

В большинстве случаев благозвучными оказываются романские языки (чаще французский и итальянский), а неблагозвучными — семито-хамитские, кавказские, тюркские. Среди полуфаворитов — испанский и португальский, среди «полулузеров», например, хинди и фарси. Разную статистику дают армянский, греческий. Нет устойчивой позиции у английского. Скорее, «да». У многих отторжение вызывает американский вариант английского (что может иметь некую культурно-идеологическую подоплеку). Не совсем ясен статус благозвучности немецкого (скорее, «нет»). Голландский и скандинавские языки находятся где-то рядом с хинди. Многие славянские (украинский, белорусский, чешский) идут под рубрикой «смешные», «забавные» в силу своего воспринимаемого как пародийное «двойничество» с русским и в шкалу «благозвучный — неблагозвучный» укладываться не хотят.

Но статистика есть статистика, и к ней можно предъявить множество претензий: вряд ли люди с кавказскими корнями будут «давать показания» против кавказских языков, вряд ли русскоязычный человек, глубоко изучивший арабский язык и отлично владеющий им, не признает его благозвучным и т. д. Эксперимент подобного рода предполагает что-то вроде вакуумных условий, когда информанты напрочь не знают ни одного иностранного языка.

Но все же результаты этих опросов дают некую общую картину, которая тем не менее рисует не реальное положение вещей, а устоявшуюся традицию, можно сказать, замкнутый круг, по которому продолжает развиваться большая часть русского нейминга.

Например, можно признать, что французская речь в целом расценивается нашими людьми как благозвучная. Но «роковой» парадокс заключается в том, что, будучи «исполнена по-русски», она не то что теряет часть благозвучности, но часто становится просто «безобразной». «Пежо», «Рено», «Шанель» — еще куда ни шло (ср.: кашне, мерси, бонжур). Но французское «Иль де ботэ» («Остров красоты») по-русски звучит как «ильдабате» или «иль-дыбатэ» (как-то прямо по-монгольски). Не лучше звучит «Понт Эйфель» — «Пантефель» и др. Новейшая тенденция прямо транслитерировать или даже просто давать напрямую, латиницей, «роскошные» французские неймы приводит только к недоразумениям и к тому самому «смешению французского с нижегородским». На эти грабли Россия уже наступала в XVIII–XIX вв.

Существовали целые пародийные эпопеи, в которых высмеивался этот французско-нижегородский микст, полный безвкусицы и пошлости. Пожалуй, самой известной в этом смысле является поэма И. П. Мятлева «Сенсации и замечания госпожи Курдюковой за границею, дан л’этранже» (1840). Образованные люди прекрасно понимали весь вред этой безоглядной бытовой галлизации. И даже сам АС. Пушкин, блестяще знавший французский язык и получивший за это в лицее кличку «француз», был изобретателем негативного оценочного слова «французятина».

В современном российском нейминге очень много все той же «французятины», что и сто, и двести лет назад, конечно, в значительной степени вытесненной «американятиной», но твердо занимающей свою нишу «изысканности», «отменного вкуса» и т. п.

Еще раз: о вкусе французов в целом никто не спорит. Уж что-что, а вкус — одно из центральных качеств французской культуры. Насчет «гениальных прорывов» у французов хуже. А вот «культуре быта» французы учат Европу как минимум с XVII в., когда именно Франция стала главной законодательницей мод в костюме, кухне, интерьере и т. п. Но одно дело — оригинал, а другое дело — заимствование.

Итальянский язык, если говорить непрофессионально, но доходчиво, в фонетическом плане больше похож на русский, но и в нем тоже есть звукосочетания, противопоказанные русской фонетике, и, скажем, итальянский ресторан «Путешествие» по-русски звучит то ли «Виаджо», то ли «Вьядьжьо». В любом случае звукосочетание «дж» или «дьжь» русскому не столько даже уху, сколько речевому аппарату чуждо.