Нея - [23]

А Вера…

У него редко при встречах с женщинами возникало чувство, что с этой женщиной он хотел бы жить вместе.

С Верой — хотел.

Но даст ли эта — рад, брат, град — тварь? И захочет ли Вера уехать из Кратова? Позволят ли ей, вот в чем вопрос.

Кондитерский магазинзик в доме за вокзалом был открыт, и Виктор, подумав, вступил в его сухое, розовое нутро. На близком прилавке в два ряда лежали сладости. Зеленые, коричневые, красные. Справа — леденцы, слева — шоколадные фигурки. В центре — "медальки" печенья на россыпях белого драже.

Виктор принюхался.

Сладости почти не пахли.

— Запах — самое сложное в синтезировании пищи, — из глубины магазинчика выступил сутулый старик. — Даже мясо здесь по большему счету пахнет пумпыхом.

— Я знаю, — сказал Виктор.

— Пустынников, — подал руку старик.

— Рыцев.

Старик посмотрел на него, улыбаясь.

На нем была старая вязаная кофта, наверное, еще с Земли, рубашка и мятые брюки. Руки его, опущенные на пластик прилавка, слегка подрагивали.

— Мои конфеты тоже не пахнут, — сказал он. — Но над вкусом я поработал. От шести до девяти месяцев у меня уходит на новый вкус. Хотите попробовать?

— Не откажусь, — сказал Виктор.

— Это приятно.

Пустынников, наклонив голову, сместился к шоколаду, поднял прозрачную крышку. Сложенные щепотью коричневые его пальцы поплыли над елочками, ежиками и зайцами.

— Вот это.

Он выбрал шоколадную раковину, завернувшуюся плоской спиралью, и протянул ее Виктору. Рыцев взял, бравируя, положил в рот целиком.

— Тает плохо, — предупредил Пустынников.

— Угу.

Виктор принялся жевать.

Вкус был странный. Приторный, вязкий. Конфета прилипала к зубам и к небу. Но все же…

Виктор прикрыл глаза.

Нет, он не помнил такого вкуса. Честно говоря, он давно уже забыл, что ел не только на Земле, но и на корабле-ковчеге, запах, цвет, консистенцию.

Все забыл.

— Странно.

— Не совсем удачно, да? — Глаза у Пустынникова были тревожны. — Где-то я, наверное, не то добавил. Мне, правда, казалось, что это достаточно близко к настоящему шоколаду.

Виктор помотал головой.

— Да нет, вполне. Запить бы только.

— Это пожалуйста.

Старик ушел в боковую дверцу и вернулся со стаканом воды.

— Мне сказали, — Виктор отпил, — что о пропаже Неграша вы знаете больше, чем кто-либо здесь или в столице.

— Они правы, — просто ответил Пустынников.

Виктор отпил снова.

— Но вы не упомянуты в отчете Шумнова.

— И это так, — старик принял стакан обратно. — Я нигде не упомянут. Тем не менее, и Игорь Шумнов, и все остальные непременно приходили ко мне.

— Почему же тогда?…

Пустынников улыбнулся.

— Разве они здесь что-то решают?

— Изви… ните.

Воздуха внезапно стало не хватать.

Виктор, багровея, прислонился к стене. Затем сполз по ней ниже на ватных, подминающихся ногах. Как я рад, зараза, как рад!

Вдохнуть никак не получалось. Взгляд поплыл, расфокусировался, два растущих из одного Пустынниковых уставились на Виктора доброжелательно, но с легким сожалением.

На улицу, конечно, на улицу. Здесь — крамола. Кто же решает? Никто не решает. Наставляет, советует. Слушайся, слушайся.

А конфеты хорошие.

Виктор упал, прополз к выходу, безжалостно скребя локтями по полу. Скатился с низкой ступеньки.

Воздух со свистом хлынул в легкие.

Дышать, дышать. Виктор смотрел на облака, тяжелыми складками занавесившие небо. В проходе между стеной и прилавком, не покидая своей кондитерской, стоял Пустынников. Не подходил, и это было хорошо.

— Вы… там… — махнул рукой ему Виктор. — Стойте.

— Стою.

— И все… так?

Пустыников пожал плечами.

Значит, все. Вот же… Рад, я рад. Я молчу. Я даже внутри себя молчу. Просто рад. Чистая, незамутненная радость. Да. Позволили дышать.

Наказали, а потом позволили. Это ли не?…

Виктор кое-как сел. От накатившей слабости сами собой закрывались глаза. Мир гас и вспыхивал снова, каждый раз чуточку другой, чуть-чуть иначе окрашенный.

Проросшая на стыке тротуара и асфальта проезжей части трава завивалась вокруг пальцев.

— А вас… — Виктор с трудом повернулся к Пустынникову. — Вас почему не наказывают?

Старик ответил ему ясным, чистым взглядом.

— За что?

— Как же…

Виктор замолчал. Конечно, если нет логики, а есть желания… Все равно. Не справедливо.

— Знаете, что, — сказал Пустынников, отступив за прилавок, — приходите ко мне завтра. Завтра вечером.

— Я приду.

— Я бы так уверенно не говорил.

— Почему?

— Господин Рыцев, четверть века уже я слушаю эти обещания. Следователи до вас, уезжая, увозили их с собой.

Виктор поднялся.

— Вы меня не знаете.

Сейчас бы шляпу на глаза. Но нет шляпы.

— Я буду рад ошибиться, — сказал Пустынников, щурясь. — Я старше, но все равно… В любом случае, жду вас завтра.

— Я приду, — повторил Виктор.

Кивнув старику, он побрел от магазинчика прочь, совершенно без мысли, куда он идет. Ноги вели. Ноги хотели на центральную площадь. К пассажу. К Вере. Виктор дал ногам карт-бланш.

Дома покачивались, налево-направо, направо-налево, их даже приходилось поддерживать то одним, то другим плечом. Или это его мотало так, зигзагом по всей улице? Не важно. Он здесь один, ему некого пугать своими проходами.

Всем освободить дома! Все на пумпых!

Он расхохотался. Смех звоном, шумом, странными аберрациями отозвался в голове, и стало немного легче.