Невыдуманный Пастернак. Памятные встречи - [65]

Над рабочим столом Бориса Николаевича – фотография А.Д. Дикого с надписью.

«Любимый и лучший актер страны – Борис Ливанов – это мало: гордая сила актерского мастерства и театрального искусства.

С чувством творческого восторга

Благодарный друг

А. Дикий

28. Х. 1951 г. Москва»

Одним из близких, даже не по числу встреч, а внутренне близких Ливанову друзей, был Алексей Дикий. Они сходились на требованиях к театру. Конечно, выдающегося дарования и ума актер. Но всегда напряжен, как взведенный курок. Общаться с ним было трудно, даже мучительно. Себя мучил и окружающих. Я его просто избегала.

Когда Николай Погодин прислал пьесу об Эйнштейне, Борис Николаевич, как обычно, стал собирать материалы. Я позвонила по его поручению Коненковым, сообщив, что мы хотели бы прийти к ним.

В назначенный день мы – у Коненковых. Сергей Тимофеевич, роскошный человек, сидел в своем кресле, буквально – в своем: он вырезал его из корня. Маргарита Ивановна – красивая и, как обычно в присутствии Сергея Тимофеевича, настороженная.

Надписи Бориса Пастернака Василию Ливанову 1947–1949 гг.

Борис Николаевич спросил Сергея Тимофеевича, может ли он рассказать об Эйнштейне, поскольку мы знали: они дружили в Принстоне.

– Это Маргарита Ивановна расскажет – она дружила.

– Видите ли, сыграть его невозможно – другого такого человека быть не может. Нет, нет, не приводите актера, который собирается играть. Мне это будет крайне неприятно. Я вам расскажу, Борис Николаевич, какой был это человек…

Мы долго с интересом слушали.

– Но, Сергей Тимофеевич, ты же можешь хоть что-нибудь рассказать об Эйнштейне; мне это так важно – услышать твое определение.

– Расскажу тебе один эпизод. Эйнштейн любил катать дам на парусной лодке. Однажды лодка перевернулась – и оказалось, что он не умеет плавать… Когда его вытащили из воды, он судорожно сжимал в руке трубку: «Я боялся, что она утонет».

– Ну вот видишь – замечательно! Спасибо, – сказал Ливанов.

Немного погодя: «Борис, а зачем ты ставишь пьесу об Эйнштейне? Зачем тебе Эйнштейн? Ставь Шекспира. Ты хотел “Короля Лира”. Я сделаю декорации».

Когда вышла в свет книга «Василий Теркин», Александр Трифонович Твардовский подарил ее Борису Николаевичу с такой надписью:

«Любимому артисту, создателю бессмертного Ноздрева на сцене и многих других образов, Борису Николаевичу Ливанову.

А. Твардовский»

Гастроли в США. Мы были вместе. В свободное от спектаклей время Бориса Николаевича постоянно приглашали в различные театральные школы и студии, мастерские. В центре Нью-Йорка, на Мэдисон-сквер находилась студия Ли Страссберга. В эту студию обращались актеры, приглашенные на роль в один из театров на Бродвее. Играть на Бродвее – значит быть актером первой величины. На Бродвее билет в театры стоит дорого, и, соответственно, артистам платят больше, чем в театрах других районов Нью-Йорка. Ли Страссберг считался знатоком системы Станиславского, и поэтому актеры обращались к нему, хотя это стоило в среднем десять тысяч долларов за подготовку одной роли. Расчет в том, что эта роль будет постоянно в репертуаре этого актера.

Мы познакомились со Страссбергом еще в Москве, когда он был приглашен на столетний юбилей Станиславского. Теперь Страссберг попросил Ливанова побеседовать, как он выразился, в его студии с людьми искусства Нью-Йорка.

Зал в виде амфитеатра. В центре стол и два стула. Над столом спущенный сверху микрофон. Актриса, игравшая на Бродвее (Страссберг готовил с ней роли) и говорившая по-русски, взялась переводить. Зал был переполнен артистами, писателями, режиссерами.

Ливанов предложил задавать ему вопросы. Отвечал на них метко, остроумно, вызывая бурю аплодисментов. Например, был вопрос:

– Такой художник, как вы, должен верить в бога. Что вы на это ответите?

– Говорить об этом не будем, – ответил Борис Николаевич, – вы, американцы, любите Христа из-за его мировой популярности.

За этим последовала просто овация.

А серьезный разговор был об искусстве, русском, советском, его влиянии на мировое искусство и, конечно же, о Станиславском.

Ливанов, в свою очередь, задал им вопрос, чтобы проверить, насколько они знают Станиславского. Они стали цитировать Станиславского, ведь первое издание книги «Моя жизнь в искусстве» вышло в Америке: Станиславский дописал ее во время американских гастролей в 1924 году.

Для истинных людей искусства, особенно театра, там это – библия.

Уайтхед, тогда руководитель культурного Линкольн-центра, рассказал, что в их комплексе строится и драматический театр на девятьсот пятьдесят мест, по Станиславскому, и пригласил Ливанова посмотреть его.

Действительно, ничего лишнего. В зрительном зале, фойе, в буфете все в приглушенных тонах, чтобы не отвлекало. Потом на своей книге Уайтхед написал Ливанову: «Вы должны играть Томаса Мора, в этой роли вы были бы великолепны». Это – пьеса Болта «Человек на все времена», по которой был поставлен фильм с Полом Скофилдом.

Ливанов всегда был в курсе того, что совершается в мире искусства.

Знал литературу, артистов, композиторов всех направлений, все талантливое, значительное или модное. Разговор продолжался около трех часов без перерыва, пока Ливанов не сказал: «Господа, я устал». Все стоя аплодировали и потом еще долго не расходились, обмениваясь впечатлениями, просили автограф. Водили Ливанова к окну показать ему единственный, быть может, во всем мире пейзаж. Окно выходило в парк, окруженный небоскребами с разноцветными окнами. Внизу неосвещенный парк выглядел пропастью. Все ждали, затаив дыхание, что скажет Ливанов.