Невыдуманные истории - [80]

должна быть настоящая, ответственная мама. И, что греха таить, в каждой из нас Лена

вызывала некое чувство неполноценности. Но потрындеть и отвлечься от памперсов-уборки-

готовки хотелось больше, чем соответствовать.

Иногда Лена снисходила до нашей скамеечки (с мужиками, шмотками и адронными

коллайдерами), и то только потому, что по плану у ее Ирочки было «самостоятельное общение

с ровесниками». Она занималась с ребенком по всевозможным системам Монтессори (и

харакири:), громко хвасталась ее успехами.

— Ирочка уже знает 150 английских слов… Ирочка складывает большой пазлик… Ирочка

пошла на гимнастику…

Успехи Ирочки росли и размножались с такой скоростью, что мы даже если б побежали, не

догнали бы до старости. Спустя несколько лет я (давно переехавшая в другой район, а

соответственно, в другую «песочницу») случайно услышала фамилию Лены. Оказалось, ее

дочь учится в одном классе с сыном соседки. Я не злорадствую, я искренне удивляюсь, КАК

при таком правильном воспитании могла вырасти девочка, которая врет, ворует, прогуливает

школу и ни с кем не дружит?!

Как сын учительницы английского, золотой медалист, мог умереть от передозировки

наркотиков? А дочь знакомых, неоднократная титулованная чемпионка по бальным танцам

(мама всегда была рядом), забеременеть в 15 лет?

Моей дочери сейчас девять, конечно, впереди непростой подростковый возраст. Но мне

кажется, я поняла одну очень важную родительскую истину, если хотите, аксиому (да простят

меня педагоги и психологи за смелость). Ребенок НЕ ДОЛЖЕН! Не должен быть лучше

соседского, не должен соответствовать нормам, не должен стать отличником, чемпионом, профессором…

И самое важное. Когда я это осознала, в доме стало намного спокойнее.

MediaPort blogs, сентябрь, 2009 г.

ЛИСТЬЯ С ГРЯЗЬЮ

Нам нельзя называть их имен. Нам нельзя рассказывать их истории. Я понимаю. Их жизнь может измениться.

Должна измениться. И то, что сегодня ловит мой объектив  —  завтра станет прошлым, которое хочется забыть…

Первый проект «Без фамилии» (два года назад) мы снимали в детских домах и интернатах.

На кондовом языке это называлось популяризацией усыновления. Получилось. Правда.

Сегодня чиновники взахлеб (в хорошем смысле) бравируют положительной динамикой, или, как правильно сказать, — образцовой статистикой. Выставку посмотрели тысячи людей.

И во второй раз мы уже фотографировали детей, которые обрели близких. Это были совсем

другие глаза…

Вот снова. Теперь дети улиц. Они не ищут семью, наоборот, бегут от нее. Парадокс?!

Я попала в приемник-распределитель. Туда, куда везут малышей, спасенных по сигналу

соседей. А подростков, пойманных по сигналу прохожих. Туда, куда везут их всех: нюхающих, попрошайничающих, ворующих, голодающих…

— ТЕТЯ, ПОСМОТРИ, КАК Я УМЕЮ!

Младшая группа. Их всего десять, но такое ощущение, что сорок пять. Они подпрыгивают и

отжимаются, становятся в мостик и крутят колесо. Все. Одновременно. Отталкивают друг

друга, стараясь выйти на передний план. Чтобы я увидела!

— Тетя, а посмотри, как Я умею…

Да, моя тоже вечно тянет свои поделки гостям, похвастаться. Здесь не то. Они не делают

ничего особенного, обычное баловство дошкольника, но в каждой ужимке читается, горит

неоновым: «Никто. Никогда. Не замечал меня!»

С такой жадностью они глотают банальное: «умничка», «ух ты, здорово», «какой

молодец»… ХВАЛИТЬ! Еще. Еще и еще!

Одна крошка восемь раз спросила у меня: «Тетя, я красивая?» И я восемь раз гладила ее по

белобрысой головке: да, зайка, ты очень красивая…

Я не могла сказать ей правду. «Солнышко, я хочу, чтоб ты долго-долго оставалась

маленькой девочкой. И не понимала, что такое зеркало. Потому что у тебя, милая, лицо

истерзано шрамами. Страшными, глубокими, уродующими». И одному Богу известно, почему у

пятилетней девочки ТАКОЕ лицо. Хотя нет, еще одно «существо» должно знать эту историю…

МАМА.

Я поймала себя на страшной мысли. Я почти не испытываю жалости к этим детям. Это

чувство перебивает другое, более сильное. Злость. Даже ненависть. Ко взрослым. Дайте мне

хотя бы одну МАМУ, я хочу образцово-показательно порвать ее на мелкие кусочки.

Знаю. Это плохо. Ничего не могу с собой поделать. После таких мест хочется бить. Потому

что больше «не можется» плакать.

Я прошла «вакцинацию» от эмоций в детском ожоговом отделении. Первый

самостоятельный сюжет снимала о девочке, которая практически сварилась в кипятке. Тогда

вылетела из палаты с истерикой и долго не могла прийти в себя. Спустя год снова

разрыдалась на съемках в одном… Скажем так, спецзаведении. Директор, когда увидел меня

на пороге, вслух заругался: говорил же, пришлите мужчину-корреспондента! Я ухмыльнулась: тю, напугал. А он: Семеновна, принеси нашатырь! Да, понадобился. Такого не увидишь нигде.

Дети с психофизическими расстройствами. Названия отделений: «ходячие», «ползучие»,

«лежачие». Это не просто малыш с болезнью Дауна, он без рук. Это не просто девочка с ДЦП, она слепая.

Они не понимали. Не понимали категорий «завтра», «сегодня», «вчера». Не понимали, кто

они, зачем они, их не интересовало, почему тетя плачет. Но почти все они знали и

произносили одно слово — МАМА.

Я думала, что после ТАКОГО уже никогда не заплачу…