Невиновные в Нюрнберге - [22]

Илжецкий вздохнул тяжело, опустился в кресло, но тут же энергично вскочил и принялся ходить из угла в угол.

— Я опасаюсь, — наконец сказал он, потирая рукой подбородок, словно у него болели зубы, — что вам предстоит, коллега, трудное объяснение в Варшаве. Вы зря вызвали свидетелей, вернее, слишком поздно. Американские юристы даже слушать не желают о каких бы то ни было изменениях в утвержденном порядке работы.

Буковяк обеими руками схватился за край стола, ссутулился, и мы с трудом разобрали сквозь его свистящее дыхание:

— Как… вы… могли?

Кашель, вернее, громкий хрип прервал его слова, но не умерил гнева. Он дышал так, словно вбежал по лестнице наверх.

Илжецкий примирительно заговорил:

— Дорогой прокурор! Это был ни к чему не обязывающий разговор. Так, за чашкой кофе. Впрочем, они до завтра могут и передумать. Нас всех заботит эта проблема, и я убежден, что вы сможете найти убедительные аргументы. Зачем сразу сердиться? Ссоры в Нюрнберге? Вы не считаете, что это ослабит нашу позицию?

Буковяк продолжал сжимать пальцами край письменного стола. Он громко, болезненно дышал, на висках выступили узловатые вены. Шли минуты. Наконец правая рука Буковяка сдвинулась, он начал медленно и ритмично постукивать по столу указательным пальцем. Заговорил спокойным, хотя и сдавленным голосом:

— Польша должна присутствовать здесь. Здесь, где заседает Международный трибунал. И поэтому роль свидетелей огромна.

Он на мгновение прервался. В тишине громко шмыгнул носом Илжецкий.

Буковяк задержал на нем взгляд, и в этот момент Илжецкий снова втянул воздух, могло показаться, что он сдерживает смех. Буковяк продолжал постукивать пальцем.

— Участие Польши в определении меры наказания гитлеровскому правительству, рейхсмаршалу третьего рейха, генералам — событие колоссальной исторической важности. Факт приезда свидетелей из нашей страны — это вопрос престижа. Я еще раз повторяю: Польша должна присутствовать здесь, в Нюрнберге.

Илжецкий все еще ходил из угла в угол. Вдруг он остановился и уставился на носки своих ботинок.

— Конечно, конечно, — сказал он в нос. — Хотя, по моему скромному разумению, главное в другом. Свидетели из Польши, разумеется. Это будет весьма существенный факт на процессе, придаст ему законченность, но, что бы мы ни думали, это всего лишь мелкий, незначительный эпизод. Я готов уделить нашим свидетелям столько времени, сколько понадобится для дачи показаний.

Он помолчал, потом продолжал, точно объясняя:

— И все-таки главное — это документы. Мы, я имею в виду Польшу, не подготовлены, чтобы выступать на процессе. Прошел год с момента освобождения Варшавы. Год и месяц. Масса времени! Это достаточный срок, согласитесь, чтобы подготовить подробнейший обвинительный акт, перечислить абсолютно все гитлеровские преступления, совершенные по отношению к нашей стране.

Опять замолчал, глубоко дыша. Казалось, он старается упорядочить мысли для продолжения своей речи.

Буковяк сгорбился еще сильнее и отодвинулся от света. Он внимательно ждал продолжения речи Илжецкого. Тот наконец-то очнулся от задумчивости.

— Год! А нам не с чем выступить на таком ответственном форуме. Где наша серьезная научная база? Нет документов, мы не опросили тысячи людей, у нас нет окончательных данных, не подведены заключительные итоги. Сколько может длиться сбор материалов для обвинительного акта, относящегося к этой войне? Дольше, чем сама война?

Илжецкий остановился посреди комнаты, раскрасневшийся, напряженный, и в ожидании ответа снова шмыгнул носом. Никто не ответил. Он засунул руки в карманы, пригнул шею и исподлобья глянул на Буковяка. Они встретились взглядами, глаза их сверкали гневом.

Я внимательно наблюдала за ними. Оба были раздражены, но возмущение у каждого выражалось по-своему. У Илжецкого лицо покраснело, на шее набухли вены, пылали румянцем щеки. Лицо Буковяка потемнело, узкий рот был крепко сжат, веки постепенно наливались кровью.

Вдруг он зашелся астматическим кашлем.

— Вам бы следовало, пан прокурор, — хрипел он, — пережить с нами войну. Тогда бы вы поменьше критиковали. Сколько лет нужно, чтобы земля открыла всю правду? Вы еще в этом убедитесь. Qui vivra, verra![7]

Долго сдерживаемый кашель прорвался теперь с полной силой, сопровождаемый хрипом и глухими стонами.

Буковяк передвинул на столе зеленую лампу, совсем ушел в тень.

Илжецкий снова пересек комнату по диагонали и остановился перед зеркалом. Пухлый, крепко скроенный, пышущий энергией, он являл собой полную противоположность Буковяку. Непонятно, зачем он вытащил из кармана маленькую щеточку и принялся задумчиво расчесывать свой младенческий пушок на голове.

— Итак, — задумчиво произнес он, вероятно продолжая развивать какие-то свои мысли, — необходимо предъявить как можно больше доказательств. Ни на минуту нельзя забывать о том, что юридические принципы Трибунала определят многое, потом это скажется на развитии международного права. Можно сказать не колеблясь, что новая история Европы, история мира в огромной степени будет зависеть от решений, принятых в Нюрнберге. Именно здесь, именно сейчас будет сформулировано, кто является военным преступником, несет ответственность за развязывание второй мировой войны. На основании документов, неопровержимых документов. Об этом нельзя забывать.