Невинность палачей - [6]

Сердце, которое вот-вот разорвется.

Перед мини-маркетом на улице де-Терм Алин сворачивает на стоянку и занимает одно из свободных парковочных мест. Выключает двигатель, несколько секунд в раздумье смотрит перед собой, словно боится, что, заговорив, спровоцирует катаклизм.

– Мне нужно кое-что купить для дедушки, – сообщает она шепотом. – Подождешь тут?

Тео бровью не ведет. Оскал отвращения, казалось, застыл на его юном, таком подвижном лице, губы плотно сжаты от обиды. Алин вздыхает.

– Вернусь через пару минут.

Она снимает ремень безопасности, открывает дверцу и выходит из автомобиля. Несколько секунд – и она уже открывает дверь и исчезает в магазине.

Жермен Дэтти, 83 года, и Мишель Бурдье, 59 лет

– Мадам Дэтти? Это Мишель! Как вы себя чувствуете?

В ответ – тишина. Хорошо она себя чувствует или плохо, пожилая дама никогда не отвечает на утреннее приветствие помощницы по дому. Мишель не обижается, она давно потеряла надежду установить с Жермен Дэтти дружеские отношения.

За этой старой развалиной она ухаживает уже два года. Трижды в неделю приходит в квартиру к одиннадцати утра, готовит обед, помогает ей поесть и устраивает перед телевизором, а сама хлопочет по хозяйству. Потом на час-полтора вывозит подопечную на прогулку. О самоотречении речь, конечно, не идет, но в остальном Мишель Бурдье добросовестно исполняет профессиональные обязанности, благо нрав у нее незлобивый и мягкий. Работа домашней помощницы не самая увлекательная, но у нее есть преимущество – она оплачивается. Иметь постоянное место и достойное жалованье – большое благо, Мишель это прекрасно известно. В свои без малого шестьдесят она гордится тем, что справляется сама и ни от кого не зависит. И, что особенно важно, никому ничего не должна.

Вот почему невыносимый характер Жермен Дэтти чаще вызывает у нее улыбку, чем слезы, хотя беспрерывные упреки и язвительные замечания неугомонной ведьмы иногда задевают за живое. Много раз Мишель, это воплощение безмятежности, подавляла в себе желание уйти, оставив старую мегеру вариться в собственной желчи. Ей нравится представлять себе тот сладкий миг, когда ее терпение лопнет: старуха отпустит очередное саркастичное замечание, в равной степени злое и несправедливое, и Мишель вдруг поймет: это предел, мадам Дэтти зашла слишком далеко. И тогда она, Мишель Бурдье, посмотрит на старую гарпию гневно и с достоинством, медленно развяжет фартук, аккуратно его снимет и театральным, дающим неизъяснимое удовлетворение жестом швырнет к ее ногам. Скорее всего, Жермен Дэтти возмутит эта не понятная для нее вспышка. И она пригрозит самым страшным – немедленным увольнением. На что Мишель ответит спокойно и твердо: «Это не вы меня увольняете, старая перечница! Это я возвращаю вам фартук!»

Эту сцену Мишель Бурдье проживала сотни раз. В мыслях. В мечтах. Жалкое удовольствие в сравнении с бесчисленными обидными ремарками, которые приходится сносить от невыносимой подопечной, но и оно утешает… Особенно ей нравится эпитет «старая перечница». Она выбирала его не один день: хотелось, чтобы это было нечто обидное, но без пошлости, унизительное – без грубости. Словом, сравнение, которое попало бы в десятку и выразило ее мнение о происходящем. Еще один повод для гордости – выражение «Я возвращаю вам фартук!». В паре с выразительным жестом это не может не произвести впечатления. Лаконично и эффектно. На случай, если до старой перечницы еще не дошло.

Жаль только, что Мишель ничего подобного позволить себе не может. Уход за Жермен Дэтти – ее основная работа, приносящая бóльшую часть дохода. Мишель не может так просто отказаться от этих денег. Прощай, дерзость, чувство собственного достоинства и внутреннее удовлетворение! Она стискивает зубы и изображает на лице привычную фальшивую улыбку. В конце концов, это ее работа.

Сегодня утром все идет, как обычно. Жермен в гостиной, она уже сидит в инвалидном кресле. Ее дочь приходит каждое утро, чтобы разбудить мать и помочь ей умыться и одеться, после чего отправляется на работу. Дни пожилой дамы расписаны, как нотная бумага, – неизменный ритуал, который она навязывает своему окружению и сердится, если что-то или кто-то его нарушает. Поэтому и Мишель придерживается единожды установленного графика. Она делает попытку завязать разговор, наталкивается на хмурое молчание со стороны Жермен, притворяется, что это ее нисколько не задело, пересаживает подопечную из кресла на колесах в другое, поменьше размером, и ставит рядом обязательные аксессуары – чашку и термос с кофе.

Через час обед готов.

– Что это за тошнотворная жижа? – ворчливо интересуется старуха. Она с отвращением смотрит на тарелку, поданную домашней помощницей.

– Не говорите глупости, мадам Дэтти, – снисходительно отзывается Мишель. – Это аши пармантье, вы ее очень любите.

– «Блевотина пармантье» ты хотела сказать! Кухарка ты никчемная, я это давно поняла. Бедный твой муж!

– У меня нет мужа, и вы это знаете.

– Это многое объясняет.

Мишель Бурдье предпочитает промолчать. Она протягивает Жермен Дэтти столовые приборы, и та с пренебрежением их принимает. Запеканка мало похожа на то, о чем она только что упомянула, но старуха скорее удавится, чем продемонстрирует свой аппетит. Комплименты для нее – нечто совершенно ненужное, вроде коллекции бикини в разгар зимы.