Невидимые - [12]

И гаснут, как память — и вот почернели, потухли.

Темнеет фламандское небо. В ночной тишине

Скрипят половицы — опять ты проснулась и встала,

Подходишь наощупь — малыш разметался во сне,

И надо нагнуться, поправить ему одеяло.

А там, за окошком, гуляет метельная тьма,

Немые созвездья под утро прощаются с нами,

Уходят охотники, длится больная зима,

И негде согреться — и только болотное пламя…

1975

***

И. Ф.

Уходит город на покой,

ко лбу прикладывая холод,

и воздух осени сухой

стеклянным лезвием расколот.

Темные воды — кораблю,

безлюдье — сумрачной аллее.

Льет дождь, а я его люблю,

и расставаться с ним жалею.

А впрочем, дело не в дожде.

Скорее в том, что в час заката

деревья клонятся к воде,

бульвары смотрят виновато,

скорее в том, что в поймах рек

гремит гусиная охота,

что глубже дышит человек

и видит с птичьего полета:

горит его осенний дом,

листва становится золою,

ладони, полные дождем,

горят над мокрою землею…

1977

***

собираясь в гости к жизни

надо светлые глаза

свитер молодости грешной

и гитару на плечо

собираясь в гости к смерти

надо черные штаны

снежно белую рубаху

узкий галстук тишины

при последнем поцелуе

надо вспомнить хорошо

все повадки музыканта

и тугой его смычок

кто затянет эту встречу

тот вернется слишком пьян

и забудет как играли

скрипка ива и туман

осторожно сквозь сугробы

тихо тихо дверь открыть

возвращеньем поздним чтобы

никого не разбудить

1978

***

…а жизнь лежит на донышке шкатулки,

простая, тихая — что августовский свет.

Уходит музыка в глухие переулки,

в густую ночь, которой больше нет.

Раскаяния с нею не случится,

затерянной в громадах городов.

Чернеют ноты. Вспархивают птицы

с дрожащих телеграфных проводов.

Когда б я был умнее и упорней,

я закричал, я умер бы во сне —

но тополя, распластывая корни,

еще не разуверились во мне.

Там церковь есть. Чугунная ограда

бросает наземь грозовую тень,

и прямо в детство тянется из сада

давнишняя продрогшая сирень.

Я всматриваюсь — в маленьком приделе

три женщины сквозь будущую тьму

склонились над младенцем в колыбели

и говорят о гибели ему.

Они поют, волнуясь и пророча,

проходит жизнь в разлуке и труде,

и добрый воздух предосенней ночи

настоян на рябине и дожде…

1978

***

До горизонта поля полыни

до горизонта поля полыни

а за полынью поля сирени

а за сиренью поля беглеца

до самой смерти попытка жизни

до самой смерти возможность жизни

до самой жизни возможность смерти

и так без конца без конца

Я сам не знаю чего мы ищем

паря меж церковью и кладбищем

чего мы ищем о чем мы помним

когда плывем в небосвод ночной

в полях пшеницы в полях сирени

убегают в прошлое наши тени

ускользают в прошлое наши тени

надеждой мучаясь и виной

До горизонта вместе с грозою

сизые ночи гневные зори

вплоть до подземного дома грома

до расставанья а дальше врозь

дальше на выбор — свист соловьиный

шелест совиный явка с повинной

в полях несжатых дорога к дому

покуда сердце не сорвалось

А с двух сторон с двух сторон пригорка

снежная оземь легла скатерка

где полыхали поля полыни

полынья протяжная глубока

заснежено сердце а в небе ночами

не замерзает речка печали —

не замерзает эта река

1977

***

неизбежность неизбежна

в электрической ночи

утомившись пляской снежной

засыпают москвичи

кто-то плачет спозаранку

кто-то жалуясь сквозь сон

вавилонскую стремянку

переносит на балкон

хочешь водки самодельной

хочешь денег на такси

хочешь песни колыбельной

только воли не проси

воля смертному помеха

унизительная кладь

у нее одна утеха

исцелять и убивать

лучше петь расправив руки

и в рассветный долгий час

превращаться в крылья вьюги

утешающие нас

1978

***

В Переделкине лес облетел,

над церквушкою туча нависла,

да и речка теперь не у дел —

знай журчит без особого смысла.

Разъезжаются дачники, но

вечерами по-прежнему в клубе

развеселое крутят кино.

И писатель, талант свой голубя,

разгоняет осенний дурман

стопкой водки, И новый роман

(то-то будет отчизне подарок!)

замышляет из жизни свинарок.

На перроне частушки поют

про ворону, гнездо и могилу.

Ликвидирован дачный уют —

двух поездок с избытком хватило.

Жаль, что мне собираться в Москву,

что припаздывают электрички,

жаль, что бедно и глупо живу,

подымая глаза но привычке

к объявленьям — одни коротки,

а другие, напротив, пространны.

Снимем дом. Продаются щенки.

Предлагаю уроки баяна.

Дурачье. Я и сам бы не прочь

поселиться в ноябрьском поселке,

чтобы вьюга шуршала всю ночь,

и бутылка стояла на полке.

Отхлебнешь — и ни капли тоски.

Соблазнительны, правда, щенки

(родословные в полном порядке),

да котенку придется несладко.

Снова будем с тобой зимовать

в тесном городе, друг мой Лаура,

и уроки гармонии брать

у бульваров, зияющих хмуро,

у дождей затяжных, у любви,

у дворов, где в безумии светлом

современники бродят мои,

словно листья, гонимые ветром.

***

Сердце хитрит — ни во что оно толком не верит.

Бьется, болеет, плутает по скользким дорогам,

плачет взахлеб — и отчета не держит ни перед

кем, разве только по смерти, пред Господом Богом.

Слушай, шепчу ему, в медленном воздухе этом

я постараюсь напиться пронзительным светом,

вязом и мрамором стану, отчаюсь, увяну,

солью аттической сдобрю смердящую рану.

Разве не видишь, не чувствуешь — солнце садится,

в сторону дома летит узкогрудая птица,

разве не слышишь — писец на пергаменте новом

что-то со скрипом выводит пером тростниковым?