Невидимка с Фэрриерс-лейн - [156]

– Но там было так тесно, – возразил Прайс. – Все еле протискивались, пихались локтями, старались не расплескать свои бокалы и говорили одновременно. Вообще там было небольшое столпотворение, потому что в курительной присутствовал и мистер Оскар Уайльд [12]и по крайней мере с десяток джентльменов хотели с ним поговорить. Не понимаю почему. Он стоял довольно близко к Стаффорду, – Прайс довольно ехидно улыбнулся, – вы всегда можете допросить и его тоже.

– А он мог что-либо заметить?

– Не знаю, – удивился Прайс. – Вряд ли. Он был слишком занят тем, что развлекал окружающих.

– Спасибо. – Томас встал. Прайс, по крайней мере, подсказал, по какому пути двигаться дальше. Кроме этого, не было никакого плана – нечего расследовать, некого расспрашивать.

– Не стоит, – ответил Прайс. – Полагаю, что мы снова вскоре увидимся. То, что я рассказал, вряд ли вам пригодится. Даже если кто и видел, как Стаффорд пил из фляжки, это вам ничего не даст – только если кто-то видел, как некто добавляет что-то во фляжку. Однако это практически невероятно.

Питт ничего на это не ответил и ушел.

На улице было очень холодно, с реки дул колючий ветер, пробиравший до костей. Томас быстро шел по тротуару, опустив голову, плотно закутав шею шарфом, подняв воротник, пока не достиг перекрестка, где мог нанять кеб до Боу-стрит. Прежде чем опросить тех джентльменов, которые были тогда в курительной, сначала надо узнать их адреса.

Было неприятно убедиться, что достопочтенный Джеральд Томсон в точности соответствует описанию Прайса. У него действительно был необыкновенно звучный голос и оглушительный смех, который Питт услышал еще до того, как увидел его обладателя.

Тот принял Питта в холле своего клуба на Пэлл-Мэлл, очевидно предпочитая, чтобы его не видели в обществе такого сомнительного субъекта где-нибудь в более респектабельном месте. Здесь же можно было притвориться, что он дает Питту какое-то поручение и что это вовсе не персональный визит.

– Хвала небу, что у вас хватило сообразительности прийти в партикулярном платье, – сухо заметил достопочтенный Томсон. – Итак, чем могу быть полезен? Только поскорее, будьте добры, любезный.

Питт проглотил резкий ответ, который обязательно сорвался бы у него с языка, не будь он на службе, и сказал без обиняков:

– Полагаю, вы присутствовали в курительной комнате в театре, сэр, в тот вечер, когда умер судья Стаффорд?

– Как и пара сотен других людей, – согласился Томсон.

– Да, это так. Вы видели судью, сэр?

– Да, однако я понятия не имею, кто подлил яд ему во фляжку. Если бы я знал, то давно уже сообщил бы, это мой моральный долг.

– Ну разумеется. Вы не помните, когда разговаривали с ним, в руке у него был стакан с виски?

Достопочтенный Джеральд Томсон скорчил физиономию, а затем вдруг вытаращил глаза.

– Да, как будто был, но, пока мы стояли вместе, он выпил его. Видел, как он поднял руку, чтобы дать знать официанту и получить второй.

– И вы видели, как официант подал ему второй?

– Нет, как я теперь думаю, он вообще не подошел. Знаете, в подобных местах ужасная теснотища. Если хоть что-то получишь, то можно считать, что тебе повезло. Поэтому он, наверное, и глотнул из фляжки, бедняга. Однако собственными глазами я этого не видел, так что ничем не могу помочь.

– Спасибо, сэр.

Питт задал еще несколько вопросов относительно других присутствующих, кто мог бы что-нибудь видеть, но ничего нового не узнал. Он поблагодарил достопочтенного мистера Томсона и ушел.

Ученый муж Моулсворт сообщил инспектору еще меньше полезного. Он, конечно, видел Стаффорда – как раз тогда, когда тот тщетно пытался привлечь внимание официанта. Нет, он не заметил, чтобы Стаффорд пил из собственной фляжки или был занят продолжительным разговором с кем-то. Мистер Моулсворт говорил быстро, отрывисто, деловито и, очевидно, очень спешил.

Мистер Оскар Фингал О’Флаэрти Уиллс Уайльд вел себя совершенно иначе. Питту потребовалось довольно много времени, чтобы отыскать его, но в конечном счете он отловил Уайльда за его письменным столом. Писатель принял инспектора с явным интересом и подчеркнуто любезно, встав, чтобы приветствовать, и взмахом руки пригласив садиться. В кабинете было полно книг и рукописей.

– Извините за вторжение, сэр, – искренне извинился Питт, – но я просто голову потерял, иначе не позволил бы себе такую навязчивость.

– Но именно тогда, когда мы теряем голову, у нас и проявляются мужество и воображение, свойственные отчаянию и невозможные в более заурядных обстоятельствах, и это заставляет нас действовать, – немедленно ответил Уайльд. – Но что заставляет вас испытывать столь сильные эмоции, мистер Питт? И что я могу сделать, кроме как выразить сочувствие, которое, что бы оно ни значило для вас, мне ничего не стоит?

– Я расследую убийство судьи Стаффорда.

– Бог мой! – Уайльд скорчил гримасу. – Какой отвратительный вкус, как это невежливо и нелюбезно – убивать человека в его театральной ложе… Ну как нам, бедным драматургам, соперничать с подобными сюжетами? Мистер Питт, я еще и критик, но даже самые мои горькие и ядовитые замечания не заходят так далеко. Я могу написать, что произведение бездарно, но лишь выскажу свои замечания и предоставлю зрителю самому сделать выбор, идти смотреть пьесу или нет. А убийство – это настоящий саботаж, и совершенно непростительный.