Невидимка с Фэрриерс-лейн - [155]

После ленча Томас направился в контору к Адольфусу Прайсу. Ему пришлось прождать почти полчаса, прежде чем тот освободился и смог его принять. Кабинет был все тот же – удобный, со вкусом обставленный и носящий отпечаток индивидуальности хозяина. Прайс был так же элегантен, как и прежде, но лицо его выглядело усталым, а движения – машинальными. Адвокат был слишком разочарован в себе: его мечты оказались пустым миражом, а чувства – бесчестными. И понимание этого уязвляло.

– Да, Питт? Чем могу быть полезен? – вежливо осведомился он. – Пожалуйста, садитесь. – И указал на кресло напротив. – У меня создалось отчетливое ощущение, что я рассказал вам совершенно все, что мне известно, но если у вас есть еще вопросы, то милости прошу. – Он холодно улыбнулся. – И поздравляю вас с раскрытием тайны Фэрриерс-лейн. Прекрасная работа, хотя вы покрыли всех нас позором. Бедный Годмен был невиновен, и этот факт мне будет нелегко пережить.

– Полагаю, другим тоже, – угрюмо ответил Питт. – Но вам лично не в чем себя упрекнуть, вы официально выступали общественным обвинителем. Вы были явным, неприкрытым врагом. Другие же выступали якобы в его защиту или считались беспристрастными.

– Вы слишком жестоко их осуждаете, Питт; все тогда считали его преступником. Доказательства вины были исчерпывающими.

– Но почему же? – с вызовом спросил Томас, глядя ему в глаза.

Прайс заморгал.

– Не понимаю, что вы хотите сказать этим «но почему же»?

– Почему доказательства казались исчерпывающими? И что важнее – доказательства или уверенность в своей правоте? Я начинаю думать, что в данном случае на первом месте оказалась уверенность.

Прайс устало сел.

– Возможно, и так, но мы все тогда были в ужасе. Вы же знаете, что толпа становится жестоким животным, когда затрагивают ее глубинные верования и предрассудки и пробуждают подавляемые страхи. В таких случаях напрасно пытаться урезонить ее, объяснять, что вы способны сделать, а чего никак не можете, и пытаться объяснить, как вам трудно. Толпа хочет только результаты, и ей безразлично, каким образом вы их обеспечите; они не хотят знать ни подробностей, ни цены, которую придется заплатить за эти результаты. Но вы же полицейский, вы сами должны все это знать. Думаю, что и вас не оставят без осуждения и порицания из-за дела бедняги Стаффорда.

– Да, – печально согласился Питт, – хотя по этому поводу и не наблюдается широкого общественного возмущения. Это преступление не такое кричащее. В нем нет элемента абсурда и ужаса. Полагаю, что люди относятся к судье как к существу, отличному от них, и поэтому у них не возникает такого неотступного и личного страха. В нем не повинно какое-то безумное чудовище, прячущееся в ночи и распинающее прохожих. Хотя премьер-министр уже снизошел до того, чтобы раз или два упрекнуть нас за промедление…

Адвокат скрестил ноги, почувствовав себя свободнее. По глазам его было видно, что разговор даже слегка забавляет его.

– Но вы как будто недовольны, Питт? Не могу ли я чем-нибудь помочь? Но чем? Я действительно понятия не имею, кто и почему убил Стаффорда.

– Я тоже, – кисло ответил Питт, – и по новой изучаю все те же факты. Вы встречались с ним в тот вечер во время антракта?

Прайс, казалось, слегка удивился, словно ожидал более каверзного вопроса.

– Да. Он был в курительной комнате и разговаривал с разными людьми… не могу припомнить, с кем именно. Я и сам с ним поговорил, но очень коротко. О чем-то неважном – о погоде, о последнем неудачном матче в крикет… Я не видел, чтобы он пил из фляжки, если вы это надеетесь выяснить.

– А у него не было в руке стакана?

Глаза Праса широко открылись.

– Подождите, дайте подумать. Да, действительно, был. Странно, не правда ли? Зачем человеку стакан, если он пьет прямо из фляжки?

– Значит, стакан был для кого-то другого, – заметил раздумчиво Питт. – Сам-то он пил из фляжки, ведь в его теле был обнаружен яд, содержавшийся там. Это, пожалуй, единственный неопровержимый факт.

– Но тех, кто мог влить яд во фляжку, могло быть совсем немного, просто физически, – логично заметил Прайс. – И можно сократить их количество еще больше, правда? Но это должен быть человек, который мог иметь доступ к фляжке после того, как судья покинул Ливси, потому что он угощал виски и Ливси, и его приятеля – и оба находятся в отличном здравии. Однако яд был во фляжке, когда Стаффорд пил из нее позже – очевидно, в театре. Значит, кто-то добавил туда яд в антракте.

– А кто еще был в курительной?

– Да человек двести.

– Но не все же они разговаривали со Стаффордом. Вы не можете припомнить имена тех, кто подходил к нему достаточно близко, чтобы поговорить?

Прайс на минуту-две замолчал, сосредоточенно смотря на Питта.

– Помню, одним из них был достопочтенный Джеральд Томсон, – сказал он наконец. – У него громовой голос, стекло может треснуть, и когда он говорит, его невозможно остановить. Он подходил к Стаффорду довольно близко, стоял с ним лицом к лицу. И Моулсворт, чиновник из казначейства, тоже был там. Вы знакомы с ним? Нет, полагаю, не знакомы. Такой большой, лысый и с седой бородой.

– Это все, кого вы можете припомнить?